Владимир Жуков - Страда и праздник

Для ремонта телеграфных линий в прошлом году срочно создали больше двух десятков особых отрядов. Теперь такие же уходили на восстановление телефона.

По утрам в комиссариате Подбельский первым делом требовал сообщений оттуда — из-под Тулы, Орла, Харькова. Сведения приходили неутешительные: работу в одном месте закончили, а на новый участок перебраться — нет транспорта… За окном мела метель, швыряла в окна снегом, и он представлял, как это там, на линии, — не идти же пешком, чтобы потом бить ломом в землю, ставить столбы.

Звонил в Наркомпуть, справлялся, не могут ли помочь с переброской монтеров, а в ответ обычное: откуда, вы же знаете — кризис… Когда отчитывался на СНК, он побоялся вносить телефонные проблемы в проект решения, знал: вагоны и тут всплывут, а они нужны для почты, для почты всего нужнее — вот и остерегся. А как быть теперь?

Как? Снова требуется власть Предсовнаркома. Пусть не декрет, хотя бы особое предписание пойдет на места. И стал набрасывать необходимую телеграмму: «Вследствие сокращения движения поездов по Московско-Курской и южным железным дорогам предписываю незамедлительно организовать передвижение гужевым способом техников и рабочих народной связи, командируемых для исправления повреждений междугородного телефона Москва — Харьков, привлекая случаях надобности гужевой повинности население близлежащих сел и деревень…»

В просторной комнате бывшего семинарского общежития было давно уж холодно, с начала зимы, но в это утро, казалось, — особенно. Окна сплошь заиндевели, и не было видно ни ледяного поля замерзшей Волги, ни заснеженных, уходящих в синюю дымку заречных пространств.

Михаил Александрович Бонч-Бруевич поскреб ногтем белый налет на стекле и отошел к столу, над которым по всей стене распластались фанерные панели с красиво размещенными на них деталями радиотелефонного передатчика. Обычно он приходил в лабораторию первым, приносил из дому новые расчеты и не мог дождаться, когда соберутся сотрудники, а теперь уселся на стул и понуро уставился в пол.

Он уже привык работать, не снимая пальто и шапки, менял только рукавицы на перчатки с отрезанными кончиками пальцев, чтобы можно было писать, ощутимо брать детали. И теперь был в пальто с поднятым по-уличному воротником, только не надел перчаток-самогреек. Намолчавшись, сказал:

— Нет, я не могу продолжать… Надо что-то сделать.

Сидевший напротив, у верстака, инженер Остряков отозвался недовольным голосом:

— Но ведь ходили уже, добивались! Лучше примириться.

Бонч-Бруевич внезапно поднялся.

— Примириться? Если речь идет о законах, то с ними не надо примиряться, их следует выполнять… Шорин не преступил и буквы, а они просто не знают, кто он такой и что значит его присутствие здесь. Он не мог, не мог!

— Они как раз считают, что не только мог, но и сделал. — Остряков обидчиво отвернулся.

— Но может, ты сходишь еще, объяснишь?

— Без толку.

— Нет, — твердо сказал Бонч-Бруевич. — Без Шорина я работать не стану. В конце концов надо выяснить, что для правительства важнее — десять кубометров сырых дров или радиотелефонный передатчик!

Начальник Детскосельской радиостанции Шорин появился в Нижнем Новгороде в конце октября прошлого, девятнадцатого года. Изрядно поколесил по железным дорогам со своими четырьмя вагонами, впопыхах набитыми станционным оборудованием, — пока был в пути, конечный пункт следования дважды менялся — и несказанно обрадовался, когда ему было приказано вместе с подчиненными влиться в состав сотрудников Нижегородской радиолаборатории. Просил дать ему под начало исследования по пишущему радиоприему и телемеханике [5] Впоследствии Л. Ф. Шорин (1890–1941 гг.) прославился как изобретатель буквопечатающего телеграфного аппарата и системы для записи звука в кино («шоринофон»). В 1941 г. ему была присуждена Государственная премия СССР. , но его пока определили управляющим хозяйством: нужен был человек с его знаниями и умением вести снабжение и командовать людьми. Он и командовал, подписывал накладные, но чаще всего находился в лаборатории Бонч-Бруевича, помогая отлаживать макет радиотелефонного передатчика. Михаил Александрович быстро почувствовал в нем своего ближайшего единомышленника и изобретательного помощника. При деятельном участии Шорина прошло первое серьезное испытание передатчика в январе, когда сигналы нижегородцев отчетливо и в заранее заданное время принимала Москва. Теперь надо было готовить новые испытания.