Раиса Берг - Суховей. Воспоминания генетика

В Академии Меллер читал курс генетики. А.А. Любищев и Г.Д. Карпеченко переводили его. Я прослушала весь курс. Мы знали отлично, что сцепление и перекрест генов зависят от их положения в хромосомах. Сцеплены друг с другом и передаются совместно гены, расположенные в одной хромосоме, а те, что в разных — комбинируются свободно. Гены одной и той же хромосомы сцеплены тем теснее, чем ближе они расположены друг к другу. Перекомбинация генов одной хромосомы — результат перекреста хромосом-гомологов. То, что говорил Презент, — элементарное невежество. Скажи мы такое на экзамене по цитологии наследственности — ученейший Иван Иванович Соколов нам читал этот курс, — провал неизбежен. После лекции я подошла к Презенту и спросила его, когда впервые он выдвинул гипотезу о влиянии внешних условий на сцепление и перекрест.

— Что вы имеете в виду? — спросил Презент.

— Я имею в виду опыты Плу по влиянию температуры на величину креста у дрозофилы, — сказала я, — и опыты Меллера и Аль-тенбурга по перестройке хромосом под воздействием Х-лучей. Внешнее воздействие создает новые группы сцепления.

— Я ведь специальной литературы не читаю, а критикую принципиальные установки науки, — сказал профессор.

— Опыты Плу у Моргана в его «Структурных основах наследственности» описаны, книга на русском языке есть. Филипченко еще в 1926 году перевел и издал, — сказала я.

Презент нисколько не смущен:

— Да разве одни только сцепление и перекрест, независимые от внешних воздействий, пребывают в арсенале нелепостей? — риторически спросил он. — А что вы скажете о такой чепухе, как линейное расположение генов в хромосомах?

— Но это же факт, — сказала я, — и он получил новое блестящее подтверждение совсем недавно. Пайнтер обнаружил у личинок дрозофилы в клетках их слюнных желез гигантские хромосомы. Теперь можно указать место гена в хромосоме прямо на препарате, глядя в микроскоп. Да вы приходите в Институт генетики, я вам покажу.

Наш разговор был прерван ассистенткой Презента. Гроза разразилась на следующей лекции Презента. Читал он, как всегда, в Большой гистологической аудитории. Он начал было читать, внезапно прервал свое чтение и обратился к аудитории:

— А теперь пусть Берг расскажет нам марксистско-ленинскую

теорию познания.

Я знала то, о чем спрашивал Презент: взаимоотношения субъекта и объекта, познаваемость мира, наличие объективной истины, практика как критерий истины. И о том, что не просто бытие, а социальное бытие определяет сознание, и поэтому природа сознания классовая, я могла говорить. Нина Рябинина говорила, что университет — это Институт благородных девиц, где нас обучают хорошему тону современности. «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина я знала наизусть.

По всем общественным предметам, включая курс диалектического материализма, у меня почти неизменно были пятерки, а «почти» определялось не моим незнанием, а классовой борьбой преподавательницы Южниной с чуждым элементом среди студентов. Я излагала политэкономию капитализма слишком близко к тексту «Капитала» Маркса, что с несомненностью доказывало мою неспособность понять суть дела. В объяснения по поводу тройки, которую она мне влепила, она, конечно, со мной не входила, и я узнала о моей неспособности понять «Капитал» Маркса — слова которого звучали для меня музыкой сфер, — из похвал, расточаемых ею по адресу Чемекова. Он чуваш, по-русски плохо знал, но его ответы много лучше моих заученных фраз.

Выйти и начать читать перед аудиторией, насчитывающей не менее 200 человек, не имея ни минуты, чтобы собраться с мыслями, я не могла.

— Я не могу без подготовки, — сказала я.

— Вы отказываетесь отвечать? — спросил профессор.

— Да. — сказала я.

— Кто ответит? — спросил Презент.

Отвечать вызвался выдвиженец Л.Е. Ходьков. Он кричал, что вот, вредители утверждали, что без формул, без их каких-то «фи», нельзя построить Волховстрой — первую электростанцию, построенную после победы коммунизма, — а рабочие и без формул, и без «фи» ихнего построили. Одна из студенток пискнула: «А при чем тут теория познания?» Презент прервал своего доброжелателя и сказал:

— Я прошу общественные организации факультета ударить порукам зарвавшегося классового врага — студентку Берг, которая срывает активный метод преподавания, который я применял и буду применять и впредь.

Он лгал — это был первый случай его обращения к аудитории. Я прервала поток брани, низвергавшийся на мою неповинную голову, и громко и твердо сказала: