Михаил Салай - По знакомым дорогам

А тут и через линию фронта перелетели…

Все шло пока благополучно. Приборы показывали, что мы недалеко от аэродрома, где должны были сесть или выброситься с парашютами. Самолет шел предельно низко. Но что же это такое? Ни сигнальных ракет, ни огней. Словно нас и не ждут! Спуститься еще ниже нельзя: сильный туман. Может быть, из-за тумана не видно и сигналов? Может быть…

— Что же делать? — спросил я у Кузнецова.

— Ложиться на обратный курс, — сказал он.

— Что вы!

— Пока не сожгли горючее.

Я вскочил и пошел посоветоваться с комиссаром еще не существующего отряда и начальником штаба. Конечно, решение было одно: искать сигналы. Пролетали то ли над оврагами, то ли над полями, то ли над лесом — ничего не видно, и Кузнецов начал разворачивать самолет.

Мы легли на обратный курс. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

При перелете через линию фронта самолет подвергся более сильному обстрелу. Мало того, на хвост сел истребитель, несколько минут шли под его огнем и сами отвечали ему из пулеметов, вели настоящий воздушный бой. Маневрируя, Кузнецов оторвался от фашиста, но в последний момент осколок вражеского снаряда все же угодил в крыло нашего самолета. Рация, которая находилась в крыле, перестала работать.

Я скомандовал, чтобы все приготовились к выброске на случай аварии. Но в полной мере показал свое мастерство наш пилот. Он продолжал вести самолет, долетел до аэродрома и сумел посадить израненную машину.

Весь следующий день мы провели на аэродроме, и я ругал про себя незнакомого мне Николая Попудренко, в соединении которого должны были совершить посадку или выброску и который не смог организовать встречу. (А что он мог поделать с таким туманом!) Гризодубова успокаивала, что погода улучшается и мы обязательно полетим сегодня, тринадцатого, а мне, человеку очень далекому от суеверий и насмешливо относившемуся к ним всю жизнь, лезли в голову мысли о том, что нас — тринадцать человек, летим — тринадцатого… Беда!

Валентина Степановна дала Кузнецову другой самолет. Над линией фронта нас снова крепко обстреляли, но не задели, пронесло, и тумана, подлетая к намеченному месту, мы не обнаружили. Зато было видно, как горят сигнальные костры, а едва мы сделали условный круг над ними, в небо взвились две красные ракеты. Кузнецов повел самолет на посадку — он имел приказ Гризодубовой при возможности взять раненых.

Все шло хорошо.

Мы сели, и к нам подбежали партизаны из соединения Попудренко. Только что были сильные толчки самолета, похожие на удары о мерзлую землю, и вот уже мы — в объятиях партизан, под градом их вопросов: еще бы, мы ведь из Москвы! Никого не знаем, а встретились, как старые друзья. Даже расцеловались. Заговорили, перебивая друг друга, спеша узнать, как дела у нас, как у них, и рассмеялись.

Кузнецов, в самолет которого погрузили раненых, осматривал землю, пробовал ее ногой. Она была сырой и вязкой, мокрый снег лежал на ней островками… Но что было делать? Распрощавшись с Нами, Кузнецов улыбнулся и сказал:

— Ничего! Попробую.

Нужно было взлетать. И скоро самолет загудел, разбежался… Мы еще стояли у костра, угощали партизан московскими папиросами, а они приглашали нас на лесной чаек, когда кто-то вдруг крикнул:

— Самолет идет на нас!

И другой голос прибавил:

— Ложись!

Люди вдруг попадали, а я не успел даже опомниться, оглянуться, а тем более — упасть. Накатил шум, и самолет сбил меня и еще нескольких человек, в том числе нашего молодого врача Валентину Покровскую. И вот я лежал на этой сырой земле, к которой так стремилась душа. Холодная струйка сочилась за воротник, невыносимая боль была в ноге, как будто ее отхватили, а губы шевелились и просили одного: воды. Мне протянули флягу, я сделал несколько жадных глотков и вскрикнул:

— Что вы, дьяволы! Это же водка!

И тут же услышал, как кто-то сказал:

— Ну если в этом разобрался, то, значит, живой!

Кто-то другой зачерпнул шапкой воду из лужи и дал мне. Я напился. Подошел Негреев и вздохнул:

— Ну как ты? Слышишь, Миша?

Я не ответил. «Какая глупая смерть! — думал я. — Прилетел во вражеский тыл, ничего не сделал и — на тебе, под колесами своего самолета».

— Ты слышишь меня? — повторил Негреев. — Следующим самолетом отправим тебя на Большую землю…

Вот когда я окончательно пришел в себя и закричал:

— Заткнись!

Он понял, что дело еще не так безнадежно, и покашлял в ладонь. А я спросил, где люди, чем заняты.

— Собираемся в лагерь Николая Никитовича Попудренко, там нас ждут, говорят, ужин приготовили…