Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Время — три часа ночи…»

«На память приходят прошлые годы, когда работал в детских домах. Были радости, переживания, огорчения.

В одном детском доме, где я работал, была воспитанница Зина. Было ей лет десять-одиннадцать, и все звали ее «дикой». Была она нелюдимая, грубая, ни с кем не дружила. Но я заметил, с каким вниманием она смотрела на меня и мои руки, когда я играл на пианино. Меня это заинтересовало. Выбрал удобный момент и поговорил с ней. Разговор был нелегкий. Мы стали заниматься музыкой втайне от всех. Конечно, какой из меня мог выйти преподаватель музыки? Все, что когда-то сам проходил, стремился передать ей.

Занятия шли трудно, но, видя ее упорство, желание, я продолжал с ней заниматься. Вкратце объяснил ей нотную грамоту, и сразу же стали разучивать французскую песенку Чайковского. Мне очень хотелось, чтобы Зина выступила на новогоднем утреннике, а до праздника оставалось три месяца. И вот он наступил. Когда объявили ее номер, все были удивлены. Она вышла, села за инструмент, бледная, застенчивая, какая-то беззащитная, и начала дрожащими пальцами играть. Играла она неважно, но это было чудо — Зина «дикая» играет на пианино, да еще Чайковского! Ребята и воспитатели были словно загипнотизированы ее исполнением.

Когда Зина кончила играть, раздался взрыв аплодисментов. И здесь произошло невероятное. Она разрыдалась, убежала в спальню, упала на кровать, вздрагивая от рыданий всем своим щупленьким тельцем. Пришлось вызвать врача: у нее была страшная истерика. Праздник был испорчен. Зина оказалась впечатлительной, нервной девочкой, и такой успех, внимание к ней подействовали на нее болезненно. После всего пережитого она стала тихой, задумчивой, к пианино не подходила. Я очень переживал — так хотелось узнать, что творится в этой маленькой душе. Но узнать было невозможно. Я считаю себя виноватым в этой истории.

Вспоминаю еще одного воспитанника — Володю Крылова. Это было в малаховском детском доме. Мальчик лет двенадцати был самым трудным ребенком. Для него не существовало никаких авторитетов. Курил, был связан с местными хулиганами, неоднократно задерживался милицией. На педсовете ставили вопрос о его переводе в специальный детский дом. Но была у него одна страсть — голуби. Он построил голубятню, приобрел нескольких голубей.

Много пришлось мне с ним повозиться, но положительных результатов я так и не достиг. И как-то случайно я заметил его у голубятни. Он кормил голубей, ласково с ними разговаривал, аккуратно вычищал мусор. Это был совершенно другой человек. Меня он не видел. Я долго за ним наблюдал и понял, что можно сделать из него хорошего парня, а голуби в этом помогут. Решил серьезно поговорить с директором о Володе. Но текущие дела заставляли все откладывать разговор. И моя медлительность обернулась бедой.

После очередного Володиного нарушения (меня в это время в детском доме не было) директор самолично разломал голубятню и отдал голубей в другой детский дом. Был бы я в то время на месте, не допустил бы этого. Володя убежал из детского дома. Я поехал на розыски. Только на третьи сутки удалось найти его в соседнем колхозе. Детский дом закрыли. Детей развезли в разные детские дома. Мне пришлось отвозить Володю в специальный детский дом. Когда приехали, я оформил документы и стал прощаться с Володей. И здесь он не выдержал, заплакал, уткнувшись лицом в мою грудь. Сквозь слезы шептал: «Спасибо, Петр Михайлович, вам за все». Честно говоря, я сам еле сдерживался. Это была самая высокая награда за мою работу с ним…»

«…Что случилось? Прошли все сроки, а от тебя нет писем. Волнуюсь, в голову лезет всякая ерунда. Жду каждый день почту, и все напрасно…

Но раскисать нельзя, повседневная жизнь требует полной отдачи. Держусь в надежде, что все будет хорошо и волнения напрасны.

Прости, писать больше не могу. Не знаю, что с тобой…»

«…Сегодня получил от тебя сразу два письма — какое счастье! Все время думаю о тебе. Появился интерес к жизни, к окружающим людям, а главное — к себе. Просыпаюсь утром, и так радостно начинать новый день. Жизнь вокруг кипит, и ты в этой жизни не лишний. Такого чувства я не испытывал по меньшей мере лет пятнадцать. Спасибо тебе за второе рождение…»

Я тоже жила теперь письмами. И для меня любовь Петра означала возрождение. Я лихорадочно работала и ждала сентября.

Однажды услышала звонок в дверь, поднялась, открыла и впустила незнакомую женщину с букетом роз. Это была медицинская сестра больницы, где работал Петр. Он дал деньги, поручил ей купить и принести мне цветы. Неудержимая нежность захлестнула мое сердце. Мне хотелось обнять весь мир.