Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

Днем 17-го М. А. написала нам длинное письмо, читала вслух своей временной помощнице, осмотрела телку. Вечером себе послала постель, умылась, поужинала в кухне и сказала Петру Ивановичу, чтобы он ее не будил, не приходил справляться о ее здоровьи, что она после двух бессонных ночей наверное будет спать. "Вот как усну! То то будет блаженство!". И девушку, которая ночевала у нее, просила ночью не зажигать огня, дать ей хорошо выспаться.

В 6 часов утра девушка стала топить печь и спросила М. А--ну, сварить ли ей овсянку. М. А. только махнула рукой. В половине седьмого пришел Петр Иванович и испугался слабости М. А--ны и того, что она не встает, и опять сказал, что напишет нам.

-- Ну тебя, нытик, -- сказала М. А. -- Мне так хорошо, все очень хорошо. Я так довольна.

Это были ее последние слова.

Петр Иванович побежал к П. А. Буланже за советом. Павел Александрович решил сам зайти взглянуть на М. А--ну, чтобы

1 0 4

знать, что делать. Но пока он собирался, Петр Иванович прибежал за ним снова с известием, что М. А. редко дышит. Когда они оба прибежали бегом, М. А. совсем уже редко дышала. Она лежала, повернувшись к стене, и смотрела на фотографию Льва Николаевича в гробу и на "Распятие" Ге, которое перевесила на стену над кроватью уже без нас.

Павел Александрович окликнул М. А--ну. Она не отозвалась, а все лежала, тихо дыша, и глядела на Льва Николаевича. Так и умерла она в 7 часов утра.

Пришли из Овсянникова и Скуратова бабы, обмыли, надели на нее черное платье "для аристократических домов" и закрыли кисеей, которая была куплена для процеживания молока.

----------

Мы приехали рано утром. Марья Александровна была бледна, губы немного ввалились, а лицо было такое тихое, спокойное, кроткое.

Изба была полна старух. Сидел и Федот Мартыныч. Они и ночевали в избе, стараясь по обычаю не спать. Мы пошли в нашу избу обдумать, как поступать дальше. Решили никому ничего не заявлять, а просто похоронить старушку в саду, согласно ее воле. А там уж будь, что будет.

На утро явился староста с вопросом: "Где прикажете могилу копать?" Указали мы ему место в огороде, как раз около того столика, где так любила сидеть старушка.

На похороны собрались все милые, близкие люди. Несколько человек приехало из Москвы. Сидели у нас в избе и вспоминали Льва Николаевича и старушку.

Часов в 10 положили М. А--ну в гроб, сделанный у Чертковых. На дворе собирались крестьяне. Пришло человек 100--150.

В 12 часов вынесли М. А--ну и тихо понесли в ее огород.

Тихо опустили гроб в могилу. Иван Иванович сказал несколько прощальных слов о М. А--не. Сказал и Павел Александрович. И стали старушку засыпать.

Вырос холмик, обложили его дерном, положили на могилу венок из елей...

----------

"Вот и еще одним очень любимым и любящим другом меньше, -- писала моему мужу Татьяна Львовна. -- И, как всегда, смерть выдвинула этого друга и вынесла наружу только самые хорошие, высокие и умиленные чувства к нему. Мне хочется теперь думать о ней, перечитывать ее письма, смотреть на ее портреты... Я не могла, милый друг, приехать. Мне очень хотелось на нее еще раз взглянуть, хотелось побыть возле нее с вами, но меня не пустил Мих. Серг. Я это время была больна.

А я эти дни все о М. А--не думала и несколько раз поминала ее по разным поводам. Между прочим я нашла у себя в копиях два письма папеньки к ней и собиралась ей послать. А последнее ее письмо было от 13-го...

105

Прощайте, милый друг. На-днях кто-нибудь из нас отправится туда же, куда наша милая старушка. И хорошо это помнить. И хорошо бы оставить такую же память, как она. Я рада, что отцу не пришлось пережить того, чего он так боялся, т.-е. того, что бы, по приезде в Овсянниково, услыхать, что М. А. приказала долго жить. Ваша Т. С".

----------

Ушла из нашей жизни М. А., для меня, может быть, самый уважаемый человек на земле, такой близкий, сроднившийся, слившийся со всей нашей семьей, а к чувству грусти не примешивается чувство отчаяния, тоски, протеста против этой смерти. Свеча светила -- небольшому, может быть, кругу знавших ее -- и догорела. Так тихо, тепло и ясно горела она всю жизнь, горела, светила и радовала до последней минуты своей жизни. Как же протестовать, что ее не стало? Как хорошо, что она была!

Если бы и нам вносить в жизнь свою долю любви и света и так же прожить жизнь, никого не обременяя, всем служа, прожить без компромиссов, без осуждения других, с таким же стойким отношением к ударам судьбы и с такой же способностью одинаково радоваться всему, что есть вокруг: ясному солнцу, зелени сада, глубокому снегу, бесконечным осенним дождям.