Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

Теперь она чувствовала лишение не только тишины и одиночества, но и этого общества крестьян, лишение возможности непосредственно отзываться на крестьянские нужды, чем она жила так много лет.

Эту зиму мы особенно много переписывались с М. А--ной. Так еще недавно пережили мы разлуку со Л. Н--чем, так сильно болела М. А. всю зиму и так интересовала ее жизнь Москвы и всего мира в связи с ростом интереса повсюду к идеям Л. Н--ча. Ее глубоко волновало движение, вызванное этим ростом интереса, интересовала деятельность единомышленников Л. Н--ча, которые тогда жили особенно интенсивной жизнью, переживая особенный под'ем и потребность выявлять наиболее ярко и полно свои взгляды. Волновали ее очень преследования людей, живущих наиболее полной, разумной и хорошей по взглядам М. А--ны жизнью.

Видя, как шумно, суетно и тревожно М. А--не в Телятенках, мы строили планы, как поселиться вместе где-нибудь в деревне. И вдруг узнали, что М. А., наконец, согласилась на предложение Татьяны Львовны выстроить для нее вновь избу на старом пепелище. Долго пришлось ее убеждать согласиться на эту "новую трату Танечки".

"Крепко благодарю и глубоко тронута вашим участием ко мне, -- пишет она Татьяне Львовне в ответ на ее предложение, -- но допустить стройки лично для меня -- не могу. При одной мысли

99

об этом мне невыносимо делается грустно, -- ну, просто душа болит. Буду жить где и как бог приведет".

Татьяна Львовна, наконец, убедила ее тем, что без стройки имение не имеет цены, что за хутором некому приглядывать, что она хорошо застрахует избу и т. д.

Наконец, изба была почти готова, и М. А. перебралась в Овсянниково и сейчас же написала нам:

"Дорогая моя Леночка, вчера, 17 апреля, я переехала на старое пепелище в Овсянниково и очень зову вас сюда же. У меня и у вас есть по избе. Я возьму к себе двух старших с Акулиной Васильевной, а вы с двумя младшими и с Ив. Ив. поселитесь в своей. Татьяна Львовна строит вам дом на Бирюковке, и к 1 июня он должен быть готов, -- так взялся сделать ей Дмитрий Алексеевич. Подумайте, моя голубушка, укладывайтесь и катите ко мне, -- в тесноте, да не в обиде, хорошо поживем.

Привезите семян, вилы длинные подавать сено, вилы обыкновенные. Ужасно я рада, что очутилась в Овсянникове. Поместилась дней на пять в вашей избе, а свою усиленно просушиваю, топлю печь, устроила сквозной ветер. Сохнет быстро, скоро перейду к себе. Сейчас я с поденными убираю сады, а в огороде своем еще не была. В вашем огороде клубника осенней садки зеленеется. Может быть, прикажете что сделать в огороде вашем, черкните словечко, все исполню. Пока крепко целую и жду ответа".

Получив такое письмо, мы уже не могли сидеть на месте, спешно собрались и через несколько дней были в Овсянникове.

И опять начались работы в огороде, опять долгие беседы на скамеечке у М. А--ны в огороде, сбор ягод, разговоры с крестьянами и воспоминания, воспоминания о Л. Н--че, главным образом.

М. А. часто и много рассказывала. Со средины лета мой муж вдруг хватился и начал коротенько записывать эти рассказы. Но в его записи вошло только кое-что из того, что рассказывала М. А.: не всегда были под рукою карандаш и бумага, часто самый рассказ так захватывал, что муж забывал его записывать, да и записанное теряло свою непосредственность, юмор, красоту языка М. А--ны, и так это жалко.

Раз Иван Иванович сказал:

-- М. А., надо бы записывать ваши воспоминания о Л. Н--че.

-- Ах, милый, не надо. Ведь тем то и дорого все это во Льве Н--че, что это не ради славы людской делалось, а для бога, для истинно нуждающихся. Пусть лучше бы так и оставалось.

В другой раз она сказала: "Я помню прекрасно, а не могу передать в точности его слова, все не то выходит".

Как то муж вышел из своей избы, М. А. сидела за столиком под ивой (где так часто сидел с нами Л. Н.) и, подставив под лучи солнца свою худую спину в старой, серой, тщательно заплатанной кофте, перебирала письма Л. Н--ча, которые "чудесно сохранились" у П. И. Бирюкова. М. А. списала их когда-то для Павла Ивановича, как материал для биографии Л. Н--ча. Муж сел рядом. М. А. дала прочесть ему письма. Он читал вслух. М. А., казалось, переживала все то дорогое ушедшее, что связано было для нее с каждым словом писем. Она слегка покачивала головой и изредка,

100

тихо говорила: "Да, да". Иногда вставляла свои замечания и пояснения.

М. А. в это лето была так слаба, что уже не готовила себе сама, а обедала с нами и, к нашей радости, перестала с нами считаться, отдав в наше распоряжение корову. Одно время она даже совсем перебралась к нам, когда особенно плохо себя чувствовала. Она целыми днями лежала тогда в залитой солнцем комнате. Но и в эти дни она каждый день усаживала около себя моих старших девочек и учила их писать тем удивительно четким почерком, который она себе выработала. Старшая моя девочка по-прежнему убирала закуту у ее коров и лошади и теперь уже начала доить корову.