Елена Горбунова-Посадова - Друг Толстого Мария Александровна Шмидт

"В последний раз так сидим, -- сказала она, -- потом музей сделают, публика станет ходить, уж тогда все не то будет".

Мы сидели в кабинете Л. Н--ча, пока внизу раздались голоса

Е. Горбунова-Посадова.

97

возвращающихся с похорон. Стало шумно. М. А. ушла к Софье Андреевне.

----------

Ряд друзей М. А--ны пишет ей о смерти Л. Н--ча, о его значении в их жизни, пробует утешить ее, зовет поселиться у себя, когда уже нет Льва Н--ча, привязывавшего ее к Ясной.

Вот ответ М. А--ны на письмо ее подруги по работе в институте Н. Бурмейстр.

"Простите, дорогая моя Надюшка, за долгое молчание, но все так неожиданно случилось -- и от'езд Льва Николаевича, и болезнь, и самая смерть, что я заболела. Теперь поправилась и пишу вам с большой радостью. Подумайте только, что за 10 дней до смерти ко мне приезжал дорогой Лев Николаевич верхом, беседовал долго по душам, затем, молодцом сев на лошадь, поехал домой. Через 2 дня, именно 28 октября, я поехала в Ясную утром, и его уже не застала, а там он в пути заболел и 7 ноября в 6 часов утра скончался. Трудно верить, что это ужасная действительность, хочется думать, что это только тяжелый сон, тем более, что, с кончиной Льва Николаевича, я никогда духовно так сильно не чувствовала его при жизни, как теперь. Ну, верите ли, все полно им, я так и слышу его голос, вижу его глаза, полные слез, чувствую, что он от волнения говорить не может, беседуя с нами. Да и не мудрено: адски трудно жилось ему среди моря народного страдания, среди роскоши непонимающей его семьи. Доктора говорили, что сердце его, всегда очень слабое, под конец жизни вовсе издергано было. И вот, когда я сильно плачу по нем, тоскую, горюю, мне вдруг станет совестно за свой эгоизм, и я благодарю отца, что он взял этого великого мученика к себе на руки.

Посылаю вам письмо Л. Н--ча, написанное им 7 месяцев тому назад. В нем он выразил то, чем жил всю свою жизнь..."

3. ПОСЛЕДНИЙ ГОД.

М. А. прожила после похорон Л. Н--ча еще несколько дней в Ясной, потом вернулась в Овсянниково и там заболела. Напряжение последних дней сказалось, и она слегла надолго. Ее мучил сильный кашель, слабость и сильнейшие головные боли при лежании. Она почти не могла лежать от одышки, кашля и этой головной боли. Сидеть же у нее не было сил.

Жить в нашей избе зимой оказалось невозможно, и Александра Львовна убедила М. А--ну перебраться к ней в Телятенки. И здесь М. А. продолжала болеть.

Кажется в конце ноября я приехала навестить М. А--ну. Александра Львовна была в Москве. Александра Львовна рада была, что М. А. с ней, и всячески старалась сделать ее жизнь спокойной, но они были такие разные люди: Александра Львовна громко говорила, шумно двигалась, кричал ее попугай, прыгал пудель. Рядом в доме Чертковых жила куча молодежи, милой и приветливой, любящей М. А--ну, но вносившей к Александре Львовне столько шуму и суеты, что М. А. только вздыхала.

98

Шли тяжелые отношения Софьи Андреевны с Александрой Львовной и Чертковыми, шли хлопоты по введению Александры Львовны в наследство, хлопоты по налаживанию издания сочинений Л. Н--ча, по выкупу у Софьи Андреевны и у ее сыновей яснополянской земли и передаче ее крестьянам. Было так хлопотно, так суетливо и шумно, так далеко от душевного склада М. А--ны, что она очень страдала.

Чувствовала себя М. А. очень плохо, но, что бы не быть никому в тягость, что бы не беспокоить никого состоянием своего здоровья, она каждое утро вставала, оправляла свою постель, брела, едва переставляя ноги, к столу и сидела там то с Кругом Чтения, то разбирая неизданные писания Льва Н--ча, то с каким-нибудь шитьем или перепиской.

М. А. часто вспоминала "божественное Овсянниково" с его "идеальной тишиной" и простоту своей жизни, и разговоры с мужиками, которые всегда приходят с такими важными, серьезными и нужными для них вопросами. Она никогда не закрывала глаза на крестьянскую тьму и невежество, ссоры, взаимное недоверие друг к другу, пьянство, но она относилась к крестьянам с особенным уважением и любовью за тот каторжный труд, который они несут, за те страдания и несправедливости, которые выпали на их долю от "имущих классов", за их "детскую простоту и незлопамятность". "Вот истинно воспитанные люди-то, -- говорила она, глядя на какого-нибудь старика, вроде Федота Мартыныча. -- Разве в высших классах есть такое воспитание?"

Ее только глубоко огорчало, особенно в молодом поколении, проникавшее и в деревню хулиганство, бахвальство, скверные песни и еще более скверная ругань.