Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

— Это же не серьёзно? — голос его был тих, но звучал откуда–то из глубины. — Тебе же нужны были просто брызги шампанского, ведь так, да?

— Нет, это всё серьёзно, Джими, я люблю его.

Я взглянула на Джими, и ужаснулась, настолько опустошёнными были его глаза. Я вдруг осознала, что он представлял наши отношения совсем по–другому. По всей Америке он мог переспать с кем угодно, но он не встретил никого с кем бы мог связать свою жизнь. Он представлял, что где–то его ждёт маленькая женщина, поддерживающая для него огонь в домашнем очаге, пока её мужчина зарабатывает деньги для жизни, совсем как это представлял себе Час. Он и подумать не мог, что мы разойдёмся. Он до сих пор видел в нас супружескую пару, и просто не верил, что я могла, вот так, взять и уйти. Я была для него и матерью, и отцом. Он во мне видел то единственное постоянное, что было в его жизни. Но я была тогда слишком молода, чтобы выполнять эту роль, и вовсе не собиралась променять свою жизнь на титул рок–н–ролльной вдовы.

Рэй уже ушёл на работу, когда мы добрались домой, и я поставила чай.

— Ну, — сказала я беззаботно, как только могла, — здесь есть что–нибудь, что ты бы хотел забрать?

— Я ничего не собираюсь забирать отсюда, — сказал он, и глаза его были полны слёз, — кроме тебя.

— Кто–нибудь в Нью–Йорке знает, что ты здесь? — произнесла я, стараясь изо всех сил не разрыдаться.

— Я им вообще ничего не говорю, — сказал он, опустив голову, его тело, казалось, обмякло.

— Почему ты не вернулась ко мне в Нью–Йорк?

— Я не могла, Джими.

— Почему? Мы вернёмся, всё будет хорошо, всех этих людей уже давно нет.

— Нет, Джими, — внезапно вырвалось у меня, — прошлого не вернуть. Многое изменилось.

Он продолжал настаивать, но ему не удалось заставить меня передумать. Я стремилась к совершенно другому, прочь от всех этих увечий и сумасшествий. Многие из наших друзей разбились на пары и уже не торчат в клубах, как прежде, где зародились и окрепли наши отношения, и оставаться с Джими у меня больше не было сил.

Я объяснила ему, что теперь ему здесь оставаться нельзя и что я забронировала ему номер в Лондондерри. После ещё двух дней тщетных попыток уговорить меня, он, наконец, понял, что меня не сдвинуть и сдался. В один из дней он поджемовал в какой–то студии со Стивеном Стиллзом и Грэмом Нэшем и повеселел. И на другой день позвал меня пройтись с ним по магазинам и купил мне сапоги из змеиной кожи. В день расставания мы выглядели, как старые друзья, и у меня отлегло от сердца. Казалось, он проникся тем, что произошло, тем, что всё завершилось к лучшему. Но на всю жизнь мы так и остались частичками друг друга. В конце недели он вылетел обратно в Штаты.

Почти всё из своих вещей он оставил на Брук–Стрит. Так что, когда пришло время переезжать, мне пришлось решать, что взять с собой, а что оставить. Буфет был весь исписан Джими картинами, навеянными кислотой. У меня не было никакой идеи, что с ним делать, поэтому я взяла только то, что мы раскрашивали вместе с ним. Мне и в голову не могло прийти, что через некоторое время это всё приобретёт такую ценность.

В июле 1970 года мы с Рэем переехали в Чисвик и поселились в небольшом уютном доме с террасой. Я научилась водить машину, поступила на работу и наслаждалась жизнью. Я блаженствовала в роли молодой жены и добропорядочной горожанки, когда месяц спустя или чуть больше не раздался звонок. Звонила Энджи.

— Я в Лондондерри, — в голосе чувствовалась паника, — с Джими.

— Джими здесь, в Лондоне? — удивилась я, не имея ни малейшего представления о его намерениях, ведь уже шесть месяцев мы с ним не разговаривали.

— Он здесь, и хочет выступить на фестивале на острове Уайт. Он невменяем. Кати, нам нужна твоя помощь. Он выкинул нас из спальни, заперся и не пускает нас, а там осталась вся наша одежда. Он кричит, чтобы мы убирались прочь, но мы в номере, как в ловушке. Мы все вместе веселились, но затем он, вдруг, вышвырнул нас вон. Ты единственная, кого он послушает.

Я взяла такси, доехала до Парк–Лейн и поднялась в номер. Энджи и ещё одна девушка, завёрнутые в покрывала, ждали в гостиной, похожей на потерпевший крушение самолёт. Сломанные торшеры, перевёрнутые столы, кругом битое стекло, на всём были следы гнева, думаю, Джими был здорово чем–то расстроен.

— Что случилось, Джими? — спросила я.

— Что случилось, Кати? — прогудел он, как если бы я неожиданно вернулась из магазина, где собиралась надолго засесть и произвести опустошение.