Анатолий Найман - Рассказы о Анне Ахматовой

называется «г» wnoun ~

Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но еще ни один не сказал поэт. Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет.

Последние строчки предполагают по крайней мере два разных прочтения. «Поэт не сказал» этого, потому что мудрость есть, и старость есть, и смерть есть, а опровержение их, или, точнее, победа над ними, — дело не поэзии, а веры. Однако благодаря нескольким приемам (сопоставлению «мудрости» со «старостью», рассчитанная неожиданность которого, чтобы не сказать — некорректность, имеет целью вызвать читательскую растерянность; введению утверждающе–сомневающегося «а может») на передний план выступает другой смысл: «поэт не сказал» этого, а мог бы. Мог хотя бы рискнуть. Последняя строчка синтаксически самостоятельная, лукавый вопрос: если поэзия в самом деле светит во тьме, то, может, и смерти нет? К этому можно прийти, только назвав ремесло священным, а священное — ремеслом. «Священное ремесло» не делает разницы между словами, вдохновленными Богом и вдохновленными Аполлоном. В таком случае шестистишие может иметь в виду известные слова Екклесиаста (глава IX, ст. 13, 14, 16; глава XII, ст. 1), не впрямую оспаривая его. Но если кончает Екклесиаст тем, что «всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо оно или худо», то почему же «ни один не сказал поэт», не дерзнул сказать, слов надежды до суда? — вот на что, похоже, намекает стихотворение. «I'll give thee leave to play till doomsday» («Я разрешаю тебе играть до Судного дня») — любимое место Ахматовой в «Антонии и Клеопатре», предсмертное обращение царицы к преданной служанке.

Она начала читать Шекспира (в том смысле, как читает поэт; филологи сказали бы — заниматься Шекспиром) в молодости и читала до конца дней, в разные периоды разные вещи или на разное обращая внимание в одной и той же. «Макбет» был в числе досконально изученных и постоянно используемых, макбетовские мотивы попадают в ее стихи непосредственно из трагического быта, воспроизводящего кровавые ситуации пьесы, и через Пушкина, чьи заимствования у Шекспира были ею обнаружены еще в 20‑е годы. «Реквием» и — шире — реквиемная тема времени террора, захватившего сорок без малого лет ее жизни, пропитаны словом и духом «Макбета». Трагический октябрь, сметающий людские жизни, как желтые листья, в четверостишии, адресованном Анрепу, и голосующие в саду деревья в эпиграфе к стихотворению «И вот, наперекор тому» — это отголоски движения Бирнамского леса, «шагающей рощи», несущей гибель королю–убийце.

Она рассказывала, что некий молодой англичанин жаловался на трудности чтения шекспировского текста, архаичный язык и прочее. «А я с Шекспира начала читать по–английски, это мой первый английский язык». Вспоминала, что, отыскав незнакомое слово в словаре, ставила против него точку; попав на него снова, вторую точку и т. д. «Семь точек значило, что слово надо учить наизусть». «Основную часть англичан и американцев я прочла в бессонницу тридцатых годов», — упомянула она однажды. Среди них были Джойс и Фолкнер. Читала она по–английски, почти не пользуясь словарем, а говорила с большими затруднениями, с остановками, ошибаясь в грамматике и в произношении. Сэр Исайя Берлин, слушавший, как она декламировала Байрона, пишет, что мог уловить всего несколько слов, и сравнивает это с современным чтением античных классиков, которое также едва ли было бы им понятно. Однажды, желая сказать мне то, что не предназначалось для чужих ушей, и допуская, что за дверью нас может услышать человек, который знал французский, она неожиданно заговорила по–английски, я как–то ответил, следующие несколько фраз были произнесены также с напряжением, хотя и свободнее, эпизод закончился, тема разговора переменилась. Через некоторое время она сказала: «Мы с вами говорили, как два старых негра».

Она находила пастернаковские переводы Шекспира более пригодными для театра, но отдавала предпочтение переводам Лозинского, адекватнее передающим «текст». О «Гамлете» говорила, что Призрак отца должен только мелькнуть на сцене, чтобы у зрителя осталось впечатление, будто ему показалось. В связи с этим заметила, что «вообще на сцене все должно каждую минуту меняться». Ее дневниковая запись «Найденная. цитата в Гамлете (Frеre Berthold)» означает, если не ошибаюсь, что слова Клавдия:

;sо, haply, slander, Whose whisper o'er the world's diameter, As level as the cannon to his blank, Transports his poison Fd shot, may miss our name, And hit the woundless air

(акт IV, сцена I)