Иван Лыков - В грозный час

Стал кавалером ордена Краевого Знамени и А. К. Кочуров. Кстати, одновременно ему было присвоено звание подполковника. По этому случаю мы собрались на квартире, где я жил вдвоем с Середой. И здесь несколько слов хочется сказать о хозяине нашего дама Ласло Лайоше. Когда мы с Середой впервые появились у него, он встретил нас очень сдержанно, с явной настороженностью. Уже на второй день наши ординарцы доложили, что на каждой своей вещи хозяин сделал пометки. Вечерами, когда мы возвращались со службы, Лайош, как правило, исчезал куда-либо, а чаще всего уединялся в своей комнате.

Так прошло несколько дней. Хозяин видел, что никто ничего в доме не трогает, а наши ординарцы еще и подкармливают его семью. Вот тогда-то наметились сдвиги в его отношении к нам.

И вот сейчас, собравшись на чествование нашего Касьяныча, мы пригласили к столу и хозяина. Он был заметно польщен. А вскоре разговорился, стал откровенно делиться своими мыслями. В частности, рассказал о том, как дурачила венгров фашистская пропаганда, пугая «красной опасностью», «коллективизацией жен», о своем неудовольствии при первой встрече с нами и о том, что у него теперь с каждым днем меняется к лучшему мнение о русских солдатах и офицерах.

А первым слово взял Середа. Захар Назарович говорил о том, что мы думаем о стране Лайоша, о ее народе, о симпатиях, которые питаем к славному революционному прошлому Венгрии. Наш командир полка, как оказалось, прекрасно знал историю этой страны: так и сыпал в своей речи именами революционных деятелей, венгерских интернационалистов.

Потом подполковник З. Н. Середа предоставил слово мне. Поднимаюсь с места, начинаю говорить о нашем общем враге — германском фашизме. И тут на память приходят поэтические строки о Венгрии. Не сдержав себя, читаю их, а сам нет-вет да и посматриваю на Ласло Лайоша. Лицо у того словно переменилось, светится радостью. И глядит он на меня восторженно. А как только кончаю читать, Ласло Лайош неистово аплодирует, приговаривая при этом:

— Шандор Петефи, Шандор Петефи…

Потом он подходит ко мне и, улыбаясь, с нескрываемой сердечностью говорит:

— Спасибо, комиссар.

13 февраля 1945 года после длительных и тяжелых боев нашими войсками была освобождена столица Венгрии — город Будапешт. А спустя несколько дней нам вместе с подполковником Середой довелось побывать в нем. Комендант города, узнав, что Захар Назарович — депутат Верховного Совета СССР, любезно предоставил возможность представителю советской власти ознакомиться с положением дел в венгерской столице.

Всюду, где мы бывали, в глаза в первую очередь бросались ужаснейшие разрушения. Да это и понятно. Ведь бои в городе шли буквально за каждый дом, за каждый этаж. Все, вплоть до подвалов, было превращено гитлеровцами и их приспешниками в огневые точки. Разумеется, отовсюду приходилось выбивать фашистов не без потерь с нашей стороны.

На улицах мы видели и наши армейские походные кухни, из которых повара раздавали горячую пищу горожанам. Население Будапешта в то время очень голодало. Нам рассказали, что за 52-дневную осаду здесь были съедены даже кошки. Запасы же продовольствия, хранившиеся специально для гитлеровской элиты, фашисты перед сдачей города полностью уничтожили. И вот теперь советскому военному командованию приходилась принимать самые срочные меры для того, чтобы прокормить жителей этого многомиллионного города.

На прощание комендант, вздохнув, заметил:

— Было бы здесь столько хлеба, сколько есть вина. Тогда бы нам гораздо легче приходилось. А то… Не могу я в голодные глаза венгров смотреть.

И в словах коменданта, и во всем его поведении чувствовалась неподдельная озабоченность тем, как все-таки прокормить голодное мирное население. И мне тогда подумалось: вот уж поистине наш — русский, советский — характер. Гитлеровцы и их венгерские сателлиты грабили в наших селах и городах все, что попадало им под руку. И их ни в какой мере не беспокоило то, что они обрекают на голод детей, женщин и стариков. «Чем больше передохнет славян, тем лучше: не надо будет тратить патроны» — такова была звериная логика фашизма.

А вот наш воин, прошедший через горнило тяжелейшей войны, видевший бедствия советских людей, кровь и муки своих близких, — совсем другого склада, другой души человек. Да, он горел жгучей ненавистью к фашистам, беспощадно мстил им. Но это — в бою, сражаясь против вооруженного врага. А когда же дело коснулось ни в чем не повинного мирного населения, тут уж он проявил подлинный гуманизм, болел болью других…