Иван Лыков - В грозный час

— Беда у нас, товарищ майор! — торопливо заговорил он прямо с порога дома, временно занятого нами под штаб полка. — С одним бойцом что-то случилось. Будто но в себе он. Буйствует, плачет. А вот в чем дело, никак разобраться не можем.

Из дальнейшего рассказа старшего лейтенанта выяснилось, что боец этот, оказывается, из здешних мест. Его родное село буквально в пяти-шести километрах от деревни, где сейчас мы находимся. Вот он и попросился у Бондарева сходить туда, повидаться с родными. Старший лейтенант, зная, как долго боец ждал этого момента, сильно переживал, что полк может не пойти дорогой, которая вела мимо его села, отпустил самоходчика. Предупредил: только до вечера. Ночью полк продолжит марш.

Боец ушел. Но только спустя часа полтора неожиданно вернулся. В лице — ни кровинки, руки трясутся. Схватил подвернувшиеся ему два автомата и бросился куда-то бежать.

Увидев это, Бондарев приказал самоходчикам задержать его. Когда бойца привели, того было трудно узнать: лицо осунулось, посерело. Разговаривать ни с кем не хочет. Только мотает головой, стонет да, сжимая кулаки и потрясая ими, вскрикивает:

— Все равно убью! Убью!

Ясно, что в те полтора часа этому бойцу стали известны такие драматические события, которые сильно потрясли его. Но о чем он узнал? И где? За то время, что он пробыл вне части, вряд ли одолеешь дорогу до его села и обратно.

— С кем он встречался? — спрашиваю старшего лейтенанта Бондарева.

— Да вроде бы ни с кем, — отвечает тот. — Не успел, пожалуй…

Что ж, логично. Но от этого никому из нас не легче. Причина-то странного поведения бойца не разгадана. Приказываю Бондареву:

— Давайте-ка этого самоходчика сюда.

Старший лейтенант уходит и вскоре возвращается вместе с бойцом. На вид самоходчик довольно крепкий, высокого роста, плечистый. Казалось, такой устоит перед любой бедой. А вот поди ж ты! Его еще и сейчас бьет крупная дрожь. Это особенно заметно по узловатым рукам, как-то неуютно лежащим на коленях.

— Успокойтесь, пожалуйста, — говорю бойцу, как только старший лейтенант Бондарев и штабисты по моему знаку покинули помещение, оставив нас вдвоем. И как можно мягче добавляю: — Постарайтесь успокоиться. Вижу, вам сейчас нелегко… — Встаю, начинаю ходить из конца в конец горницы и, словно размышляя, говорю: — Война — вещь тяжелая, горькая. Сколько бед она принесла нашим людям, сколько несчастий обрушила на каждую советскую семью! Но нам надо держаться, нельзя скисать. Иначе на кого ж надеяться нашему народу?

Замечаю: боец поднял глаза от пола, глядит на меня. И тут я останавливаюсь перед ним, спрашиваю:

— Вы что ж, в одиночку собирались бить врага?

— Не знаю. Мстить хотел, — чуть слышно говорит самоходчик, и по телу его снова пробегает дрожь.

Значит, я на верном пути. И теперь уже тверже продолжаю:

— Один в поле не воин, товарищ боец. Нам надо вместе мстить фашистам. Тогда мы и сможем с них за все спросить!

А вот сейчас, пожалуй, можно поинтересоваться и главным, что так потрясло бойца. Сейчас он, конечно, скажет…

И самоходчик действительно заговорил. Вернее, вначале заплакал. Потом, собравшись с силами, поведал мне свою страшную историю…

— Вышел я за околицу, в село свое направился, — едва сдерживая себя, рассказывал боец. — А тут женщины идут навстречу. В одной из них, самой пожилой, соседку свою узнаю. И она меня тоже признала. Кинулась ко мне, обняла да как заголосит: «Лешенька ты наш, сиротинка милая!» Верите, сердце так и защемило от ее слов. Думаю: ну, сейчас остановится…

Подступаю к ней, спрашиваю: «Что с моими?» А она глаза, полные слез, еще шире округляет и что-то невнятное бормочет. А потом, значит, сама меня спрашивает: «Куда ж ты, Леша, пошел?» «Домой», — отвечаю ей. А соседка еще пуще в слезы ударилась. «Не ходи, — говорит, — нет дома твоего. И села нашего тоже больше нет. Сожгли его фашисты. А по печам танками взад-вперед поелозили, с землей сровняли».

Боец как-то странно икнул и умолк. Потом потянулся взглядом к кружке, что рядом с ведром стояла. Поняв его желание, подаю воды. И лишь после этого, протолкнув, видимо, ком, подступивший к горлу, боец продолжал свой рассказ:

— Словом, обомлел я от услышанного. Не знаю, что и сказать соседке. А та стоит рядом, всхлипывает. Наконец опомнился, спрашиваю: «Мои-то где? Где искать их?» Смотрит на меня соседка, молчит. Потом головой тряхнула: будь, мол, что будет — и говорит: «Не надо тебе искать их, Леша. Мать с младшеньким братцем твоим фашисты растерзали. А ведь я советовала ей: «Схоронись у партизан». А она мне в ответ: «Здесь я нужна, Антоновна». Наверное, партизанам помогала. Вот и прознали они, возможно, об этом через полицаев. Фашисты прямо к вам домой явились. Тут же и учинили злодейство. Сначала братца твоего пытали. А потом, убив его, за мать взялись. Не знаю, мертвой она была или живой, но только фашисты в доме ее оставили. А сами вышли да и пустили петуха под стреху. И долго гоготали, никого близко к огню не подпуская…»