Николай Жеребцов - Представитель П/Я

Сначала составлялся реестр расходов: на чистый лист аккуратно приклеивались дорожные билеты, ниже подписывалось, откуда и докуда следовал. Это было время освежать память воспоминаниями.

Бланк билета: Симферополь — Уфа. При заходе на посадочную полосу у «Ту-154» не сразу вышло левое шасси. Пришлось давать второй круг.

Или: Ростов-Киров.

При посадке на полосу послышался сильный хлопок. Позднее выяснилось: лопнула корда у одного из колес шасси.

В прессе об авианесчастьях ой-ой-йо-е как было не принято распространяться, но мы по своим надежным каналам знали почти все. Да, и раньше самолеты разбивались.

Фадя со Стояком с помощью книг по теории вероятности и подпольной статистике вычислили очень полезные цифры, но не очень утешительные: на двести взлет-посадок одна техническая неисправность без последствий, на шестьсот — авария с жертвами. И все равно это мизер по сравнению с нынешними показателями.

После приклеивания транспортных билетов отчет обрастал гостиничными квитанциями, прочими ксивками и становился похожим на цыганскую юбку.

Стояк, с целью халявы, вклеил в отчет ресторанный счет на шестьдесят три рубля пятнадцать копеек, где пунктом первым значилось шампанское. Думал, оплатят, но вместо этого вызвали к директору на воспитание.

Затем отчет подписывался кем только можно: зав. группы, зав. бюро, прочими крючкотворцами и относился в бухгалтерию. Там проверялся бухгалтером и сдавался расчетчикам.

Если перерасходовал умным способом взятую сумму — в зарплату скомпенсируют. Если недорасходовал — удержат.

Чаще всего удавалось неплохо экономить. Ездить в войска было выгодно: харч и спач бесплатен, а квитанции на обратном пути в аэрогостиницах стреляли у всяких туристов.

Однажды Костян на спор решил развеселить Ленусика. Он нашел в библиотеке ОТК годовалой засохлости букет, пришел к ее столу, плюхнулся на колени и стал сознаваться в любви. Лена оторвалась от бумаг и грустно спросила:

— Костя, тебе надо взаймы денег?

Она не рассмеялась даже тогда, когда опечаталась в одной ответственной телеграмме, вместо позывного «сабля» — «асбля». Хотя над этим смеялся даже Юрий Васильевич.

Бесцветный, клетчатый эксперт Бобиков ходил в рабочее время приставать к контролершам со сборочного участка, чего не одобрял старший контролер сборки Василий Потапович. Был он высок, как и положено старшему контролеру, — лыс, с заостренными чертами лица и по-птичьи устремленной ввысь шеей. Всякий раз при его виде на ум приходила песня: «Аист на крыше. Мир на земле».

Макарка на испытательной станции, что находилась на участке сборки, много безобразничал: корчил рожи, кидался гайками.

Вечером в общежитии устроили на него сафари. Макарка, как лягва, скакал по койкам, потом выскочил в коридор. За ним, угу-гукая, как горилла, бежали Гибар и ржавший конем Саня Пожарник. Костян был в засаде, и общими усилиями мы изловили Подосланного. Привязали к койке и стали насильно кормить дешевыми прошлогодними пряниками, найденными у Палыча. Думали, что получится пытка, а Подосланный жрал и лыбился. Потом играли в робингудов присосковыми стрелами, и проигрался Славка Аграрий. Когда он нес на себе Стояка, в дверь фойе, встревоженная топотом вплыла дородная комендантша. Серж поприветствовал ее по-парадному:

— Здравия желаю, товарищ комендант Хремлевского гарнизона!

Конечно же, была дедовщина в войсках, о которой вдруг закричали на всех газетных углах. Но помилуйте! Вся наша жизнь — дедовщина, а земля — и юдоль, и школа унижений. И унижения лучше всего воспринимать философски. Что плохого в том, что человеку, служившему два года в глухомани, вдруг захотелось развеселиться, и он завалился на кровать в начищенных сапогах и дембельском кителе: заставил двух салабонов раскачивать кровать, а еще одного бить в кастрюлю, изображая рельсовый стук. Еще двоих — бегать с фикусными кадушками, имитируя мельканье деревьев в окне вагона.

Картина называется «Дедушка едет на дембель».

Ох, и ушлые деды в Пертоминске! Один, к примеру, захотел разжиться новой шапкой за чужой счет. Смотрит: утром бесподобный салабон топает через плац к сортиру в совершенно новехонькой (ах, какая наглость!) шапке.

Как только салабон зашел в неосвещенный (а в этом-то и вся соль) сортир, дедок ворвался следом и на ощупь из низкой тьмы выдрал вожделенную шапку. Когда прибежал в казарму, то при освещении увидел, что шапка не солдатская, а офицерская. Оказывается, на первом очке в неосвещенном сортире пребывал майор, страдавший расстройством, а салабон проследовал на следующий номер. В общем, скандал. Самый большой вред и язва для войск — это, конечно же, землячество. Придет призыв из диких степей или со сверкающих льдом гор и сразу скучкуется: моя твоя не понимай, моя, моя работать не умей! Такой паразитизм не вызывает светлых чувств.