Благодаря всем этим факторам польско — еврейский ребенок из среднего класса мог быть вполне счастливым в Польше до 1935 года. Конечно, были неприятные инциденты. В начале 1930‑х мы жили в микрорайоне, где были единственными явными евреями. Это иногда приводило к оскорбительным выпадам. Один раз еврейский юноша из семьи крещеных евреев обозвал меня жидом. Я крикнул в ответ: «Сам жид», после чего он ударил меня до крови в голову перочинным ножом. Его родители долго извинялись. Но я не могу сказать, что мои детские годы были очень омрачены такими редкими инцидентами. Мы вели нормальную жизнь: зимой катались на коньках и лыжах, летом ездили за город на пикники, купались в большом бассейне «Легия» и ходили в кино.
Я ни в коей мере не был выдающимся ребенком и никаких заметных в раннем возрасте талантов у меня не обнаруживалось. Я мало читал. Однако меня считали очень симпатичным мальчиком: мой смугловатый цвет лица и как смоль черные волосы (моя мать настаивала, чтобы у меня была челка) были предметом восхищения, и меня часто принимали за индуса или перса. Одной из травм отрочества было то, что вдруг это всеобщее восхищение прекратилось.
Довольно странным для человека, который станет впоследствии профессиональным писателем, было то, что в молодости я испытывал трудность с изложением своих мыслей на бумаге. Но говорил я с большой легкостью и в старших классах развлекал своих одноклассников импровизированными историями, в которых они фигурировали как действующие лица. Этот талант мне пригодился много лет спустя, давая мне возможность держать моих детей и внуков в напряженном ожидании, каждый вечер рассказывая им истории перед сном. Тем не менее для меня было сущей пыткой писать школьные сочинения. Я научился хорошо писать позже, когда образы сами возникали в моем сознании и выражали мои мысли.
1935 год был переломным в моей юности. Три важных события произошли в том году: умер маршал Пил- судский; нацисты издали Нюрнбергские законы, лишавшие немецких евреев гражданства и даже статуса человека; я испытал проблемы пубертатного периода.
Несмотря на то что последние десять лет своей жизни Пилсудский был военным диктатором, в молодости он увлекался идеями социализма. В 1887‑м он был арестован и сослан в Сибирь за участие в заговоре, целью которого было покушение на царя Александра III, — в том же самом заговоре, который стоил жизни старшему брату Ленина. Одним из неизменных свойств социализма было неприятие любых форм этнического и религиозного своеобразия, которое социалисты считали помехой в классовой борьбе. Пока Пилсудский был у власти, в Польше не было открытого антисемитизма. Но почти сразу после его смерти власть перешла в руки генералов и полковников, служивших под его началом. Весь мир двигался в сторону авторитаризма и создания единых политических блоков. Польша вряд ли могла избежать судьбы Европы, увязшей в экономическом кризисе. Положение евреев стремительно ухудшалось также и потому, что нацисты раздували пламя антисемитизма за границей. Пошли разговоры о «решении еврейского вопроса» (хотя единственное, что нужно было «решить» — это проблему антисемитской паранойи). Начались бойкоты еврейских предприятий. Некоторые нееврейские магазины выставляли хорошо видные надписи, оповещавшие о том, что они «христианские». Поляков убеждали покупать только «у своих». В моей школе, где прежде католики и евреи мирно, хотя и раздельно, сосуществовали, студенты начали обсуждать «еврейский вопрос», под которым они подразумевали якобы вредное влияние евреев на экономику и культуру Польши. Получил хождение термин zazydzenie , или «юдаиза- ция» Польши. Начались избиения еврейских студентов в университетах, и министр образования в 1937 году под нажимом фашиствующих национал — демократов издал приказ о том, чтобы студенты евреи сидели на отдельных скамьях в левой части лекционных аудиторий. Все это создавало невыносимую обстановку.
Вскоре после смерти Пилсудского начались погромы. В марте 1936‑го в маленьком городке Пржитик около Радома местные крестьяне ограбили евреев и двух из них убили, были и другие случаи насилия. Хотя в то время мне было только двенадцать лет, я испытал жгучее чувство возмущения, когда власти приговорили к тюремному заключению защищавшихся евреев в Пржитике и оправдали убийц и грабителей.
Все это происходило на фоне государственного антисемитизма в Германии, что поощряло и делало легитимным распространение этой ненавистнической идеологии по всей Европе. Отец по обыкновению бежал домой слушать по радио очередной бред Гитлера. Несмотря на то что немецкий был моим вторым родным языком, я почти ничего не мог понять из этих истерических речей, прерываемых нечеловеческими воплями аудитории. Эти речи не столько пугали, сколько вызывали недоумение.
Читать дальше