Ричард Пайпс: Я жил [Мемуары непримкнувшего]

Моя мать, Сара София Хаскельберг, которую друзья и члены семьи звали Зося, была девятой из одиннадцати детей преуспевающего хасидского бизнесмена из Варшавы. Мать вспоминала его как веселого человека, bon vivant , который любил есть, пить и громко распевать песни плохим голосом. У него были обширные дела с русским правительством. Он поставлял обмундирование и оружие для российской армии. Он приобрел во владение значительное количество недвижимости в Варшаве и ее пригородах. Некоторые из маминых братьев до войны учились в Бельгии в технических институтах и школах — интернатах. Семья обычно проводила лето в курортном городке около Варшавы, где дедушка имел виллу. Переезжали туда в канун еврейской пасхи, еще до окончания школьных занятий, и возвращались после начала занятий в сентябре. В Варшаве они жили в доме, которым владел дедушка. Вплоть до 1939 года там не было ванной (хотя туалет был) и приходилось мыться в раковине на кухне.

Когда летом 1915 года русские оставили Варшаву, они заставили маминого отца уехать с ними, возможно для того, чтобы он не передал немцам то, что знал о русской армии. Следующие три года он провел в России, один из них уже при коммунистическом режиме. Благодаря связям с немцами было устроено так, что в 1918 году он смог вернуться домой, но его место должны были занять два сына, Генри и Герман. Оба женились на русских женщинах и прожили свою жизнь в Советском Союзе. Герман погиб в период сталинских репрессий. Он был арестован в ноябре 1937 года и сразу же казнен.

Мы считали канун Рождества 1902 года днем рождения моей матери, но это было не точно, потому что еврейские семьи в Российской империи часто меняли дни рождения сыновей и дочерей, чтобы сыновья могли избежать призыва в армию. (И действительно, ее брат Леон, эмигрировавший в Палестину в 1920‑е годы, указал 28 декабря 1902 года как дату своего рождения). Мой дед по материнской линии умер от рака в год, когда я родился. Мать моей матери, которую я хорошо помню, мало говорила по — польски, так что мы почти не общались. Она погибла во время холокоста в возрасте семидесяти трех лет. Ее депортировали и отравили газом в нацистском лагере смерти Треблинка. Иногда после школы я заходил к ней, и меня всегда щедро кормили, но я не помню, чтобы она когда — либо навещала нас.

Мои родители встретились в 1920 году, когда отец жил в Варшаве. Мать рассказывала мне, что она впервые услышала о нем от подруги, которая жаловалась, что Марек Пайпс не уделял ей внимания, когда по делу приходил к ее отцу. Мать ответила с уверенностью, что вот она сумела бы сделать так, чтобы он пригласил ее на свидание. Она позвонила ему в офис и притворилась, что видела его в ресторане, куда, как она слышала, он часто ходил. Заинтригованный, он проглотил наживку и пригласил ее на свидание. Так началась любовная история, которая два года спустя закончилась браком. Свадьбу сыграли в сентябре 1922 года, после чего мои родители переехали в Чиешин, где два года ранее отец с двумя партнерами, одним из которых был его будущий шурин, открыли шоколадную фабрику «Деа». Она существует до сих пор под названием «Ольза» и производит популярные вафли «Принц Поло». Город был (и остается) разделенным рекой: восточная часть была польской, а западная принадлежала Чехословакии. Евреи жили там по крайней мере с начала XVI века.

Мы провели только четыре года в Чиешине, и я плохо помню родной город. Я родился в двухэтажном доме, который стоит до сих пор. Когда 70 лет спустя мэр Чиешина присвоил мне звание почетного гражданина города, я упомянул во время церемонии три случая из моего детства, которые врезались в мою память. Я помнил, как мать сделала мне сандвич из ржаного хлеба с редиской, намазанный толстым слоем масла. Когда я ел его перед домом, редиска упала. Так я узнал, что такое потеря. Рядом жил соседский мальчик моего возраста, у которого была лошадка — качалка, покрытая блестящей кожей. Мне очень хотелось точно такую же. Так я познакомился с завистью. И наконец, мои родители рассказали мне, что как — то раз я пригласил своих друзей в продуктовый магазин и дал каждому по апельсину. Когда владелец спросил, кто заплатит, я ответил: «Родители». Так, заключил я, я понял, что такое коммунизм, а именно, что платит кто — то другой.

Я был в Чиешине еще несколько раз после того, как мы переехали: один раз во время зимних каникул 1937–1938 года, а второй раз в феврале 1939‑го, после того как польское правительство заставило чехов, преданных союзниками в Мюнхене, отдать свою половину Чие- шина. Когда я шел по его покинутым улицам, меня наполняло чувство стыда за свою страну.