Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

Эрнест Уиллис, осужденный за поджог, в результате которого погибли две женщины, провел в отделении смертников 17 лет. В 1991 году его едва не казнили, но потом сняли все обвинения и в 2004 году отпустили. Все еще ведутся споры по поводу виновности Кэмерона Тодда Уиллингэма, осужденного за поджог, ставший причиной смерти трех его дочерей, а казнили его в том же году, когда отпустили Уиллиса.

Кое-кого отпускают и из отделения смертников; стало быть, судебная система не лишена недостатков. Выступая в судах, где рассматривались преднамеренные убийства, я видел много довольно спорных действий со стороны прокуроров. Например, они приглашали в качестве свидетелей специалистов, которые утверждали, что подсудимый, если ему сохранить жизнь, будет убивать и дальше, и потому его следует казнить. Некий специалист так разошелся, что послушать его – так у нас по тюрьмам текут кровавые реки. Мне не нравилось, что один из главных критериев при выборе наказания – будет ли подсудимый «опасен в дальнейшем». Ведь у осужденного на смерть нет никаких контактов с другими людьми, он ест у себя в камере, которую покидает на один час в сутки. Для кого он опасен? А опыт работы в учреждении, где исполняется высшая мера, заставляет меня задуматься: «А всегда ли казнят того, кого нужно?» У меня нет чувства вины, ведь не я привел этих людей в отделение смертников, но мысль, что я видел казнь невиновного человека, – невыносима.

Я продолжаю общаться с некоторыми бывшими заключенными, – такого я сам не ожидал. Мы переписываемся, а иногда вдруг раздается телефонный звонок. Это как поболтать, например, с бывшим одноклассником – «Привет, как дела?» – и, по-моему, прекрасно, что они способны устроить свою жизнь за пределами тюрьмы. Один молодой заключенный в день окончания школы совершил автомобильную аварию, в которой погибли несколько подростков. До этого он ни разу в жизни не пил спиртного. Если бы не милость Божья, я оказался бы в таком же положении, как он. За время его заключения мы с ним очень подружились. Он обычный смертный, совершивший ошибку, но хотя бы не такую, за которую платят жизнью. Когда он вышел на свободу, мы с Марианной даже ездили с ним и его родителями кататься на водных санях. В тюрьме он окончил колледж и потом работал юристом.

Уже будучи на пенсии, я решил навестить Томаса Миллера-Эла, но меня не пустили. Не знаю почему, я ведь просто хотел повидать старинного приятеля.

В 2015 году мне позвонили из Би-би-си. Там решили снять документалку о том, как я наблюдал за казнями. Однажды режиссер предложил поговорить перед камерой с родителями Наполеона Бизли. Я сказал: «Конечно, только они не захотят». Однако они захотели. По дороге к ним в Грейпленд я вдруг сообразил, что мне ничего не известно о происхождении Наполеона. Я знал, что он неглуп, отличный футболист, но вырос ли он, например, в хибаре или жил в хороших условиях? Оказалось, у его родителей большой красивый дом в сельской местности, и меня это слегка удивило.

Я тревожился, что они будут сильно расстроены или озлоблены, а они оказались милой парой. Отец Наполеона весьма резко говорил о системе, но после интервью сказал, что он и сам работает тюремным охранником. Меня сразила такая ирония судьбы. Его жена Рена была очень славная. О Наполеоне она сказала, что «таким сыном всякий бы гордился», он обращался с ней как с королевой и представлял всем как «свою даму». Пока он был в отделении смертников, родители ни разу не пропустили дня посещений. Когда я рассказал Рене, как мне нравился ее сын, она заплакала и разговорилась. К моему удивлению, она не возражала против смертной казни – для самых жестоких преступников. Конечно же, Наполеон к таким не относился. Хорошо, сказала Рена, что я тоже пришел на его казнь. Я был рад это слышать. Приятно, когда тебя помнят как человека, который поступает по совести.

Когда Департамент начал травлю Мишель, я злился. Она такого не заслужила. Мы с ней были близки, я ее очень любил. С заключенными она обращалась по-человечески, к репортерам относилась с уважением, как и я. Потому-то ей и воткнули нож в спину и выжили ее, – поскольку она олицетворяла прежний стиль работы. Мишель – человек открытый, любознательный и всегда готова помочь, но Департамент требовал скрытности. После ее ухода публике уже не сообщали о бунтах, побегах и захвате заложников. Разве подобные неприятности вдруг прекратились? Или просто руководство стало их утаивать? Как выразился один мой старый знакомый из Департамента: «они как будто завернули кран». Видимо, Мишель высказывалась более откровенно и честно, чем того хотелось Департаменту.