Сергей Иванов: Где ваш дом, дети?..

Семья — это прежде всего труд души, ежедневные усилия, ежедневное актерство. Тут как-то странно смыкаются в моих рассуждениях плохие семьи с хорошими. Плохие те, в которых осталась только видимость, только притворство. Хорошие — где есть ежеминутное творчество, где умеют жить, как бы играя, как бы воображая себя на сцене, где сами творят свою пьесу. Что-то придумывают, импровизируют — пусть букетики цветов без повода, пусть неожиданные походы и поездки, каждый что-то находит, что-то изобретает.

В семье, по-моему, должен быть инициатор досуга, генератор идей, и эту роль должен брать на себя мужчина. На мой взгляд, мало сегодня хороших отцов — мы их не воспитываем в мальчишках наших. Просто, видимо, не умеем воспитывать.

Я сейчас делаюсь отцом, становлюсь им, рождаюсь. И день рождения отцовства, видимо, следует отмечать наравне с тем первым днем появления на свет. Но когда я почувствовал себя папой впервые? Когда узнал, что будет ребенок? Или когда он родился? А может, когда душа впервые за него заболела?

Очень трудно порой от того, что нет родственного опыта, на который можно опереться. Своего отца не было рядом. Быть может, напишу о нем дальше. Если с духом соберусь…

Раньше родители были в семье главными фигурами, и ребенок глядел на них, как на загадочных богов. Ныне центральной фигурой, осью, вокруг которой вертится семья, все чаще становится ребенок. Это, конечно же, плохо, по-другому не оценишь. С первых лет жизни в ребенка закладываются гипертрофированные амбиции. Где-то в газете или журнале я недавно прочитал о том, как собрались первоклассники, все очень милые, хорошие дети, на день рождения своего товарища и там они смертельно переругались, перессорились, потому что каждый из них не мог понять, как это не он, а кто-то другой может быть главной фигурой…

Прочитал и нехорошо подумал о родителях этих детей: как часто взрослые свои амбиции, свои «придавленные мозоли», свои потаенные комплексы неполноценности передают детям. А что будет из таких детей, дело известное: там, где могла состояться личность, состоится очередной невроз…

Я не верю тем, кто говорит, что счастливый брак для них не важен и семья не имеет никакой цены. Такие люди не доросли до семьи, не уверены, что смогут ее создать. Семья, по-моему, должна быть средством, с помощью которого человек может духовно вырасти, «психологическим пространством», в котором можно стать масштабнее как личность. Это не новая мысль, но не все ее помнят.

Санька ждет руководства, подталкивает к думанию, к инициативности. Занимается игрушками или, скажем, листает книжку, разглядывает картинки. Потом, исчерпав свое занятие, подходит ко мне.

— Что дальше делать, папа?..

И требовательно смотрит. Хочешь не хочешь, надо что-то изобретать, чтобы сын не разочаровался. Что-то простейшее: «Давай побегаем!» или «Давай послушаем музыку!..» И если сын принимает идею, на душе удовольствие, на душе радость.

По вечерам выходим с ним к шоссе, и он восторженно описывает каждую машину. Например:

— Уу, какая зеленая!.. Большая!..

Цвет называет произвольно и упорно отстаивает свою версию.

Поправляю его.:

— Синяя была машинка, Сашенька!..

А в ответ:

— Нет, зеленая!..

И не переспоришь.

Вместо «нет» говорит «ни-да».

— Спать пора, Сашенька, да?

— Ни-да! — возражает он.

Появилось чувство юмора. Выдумал:

— Мамочка придет с работы ма-а-аленькая!..

И самому понравилось. Повторяет и хохочет…

Галка подарила ему игрушечный трактор, и Санька с ним не расстается. После завтрака сразу берет в руки и часами играет с ним. Как-то, едва Саня вылез из-за стола, Галка спросила:

— А что надо сказать?..

Санька подумал и догадался:

— Спасибо за трактор!.. (Он говорит: «за какий!»)

— А за кашу? — спросила Галка.

— За кашу не знаю! — сказал Санька.

Мы потом, дурачась, долго повторяли при случае это его высказывание…

Иногда в нем вдруг проявляется что-то взрослое. Как предупреждение о грядущем — о расставании с нами, о его отдельной жизни.

Шли с ним вдвоем по дороге в лесопарке. Никого не было — только мы и слабый шелест листвы. Саня вдруг остановился и сказал:

— Папа, я хочу один пойти! Далеко-далеко!..

— И без папы?

— Один.

— Ну иди!..

И он пошел вперед, слегка переваливаясь, такой знакомой своей походкой. И мне стало так жаль чего-то, так жаль, хоть плачь, сам не знаю почему.

Два раза он оглянулся, но я стоял неподвижно, эта неожиданная жалость меня сковала, и Санька, видя, что я не зову, уходил все дальше.