Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Несколько дней спустя доктор Фодергилл поговорил с владетелями, и они согласились встретиться со мной у мистера Т. Пенна на Спринг-Гардене. Сначала разговор состоял из обычных изъявлений готовности договориться на разумных основаниях, хотя каждая из сторон, видимо, понимала слово «разумный» по-своему. Затем мы перешли к рассмотрению спорных вопросов, которые я перечислил. Владетели по мере сил оправдывали свое поведение, а я – поведение Ассамблеи. Тут выяснилось, что наши мнения расходятся, да так далеко, что на соглашение словно бы нечего и надеяться. И все же они просили меня изложить наши притязания в письменном виде, обещая тогда их обдумать. Я это выполнил быстро, но они передали мою бумагу своему поверенному Фердинанду Джону Парису, который вел их дело в знаменитой тяжбе с лордом Балтимором, владетелем соседнего Мэриленда, длившейся семьдесят лет, и писал для них все их послания в спорах с Ассамблеей. Это был человек надменный и вспыльчивый, а так как я в ответах Ассамблеи отзывался о его писаниях довольно строго, как о хромающих по части логики и высокомерных по тону, он проникся ко мне лютой ненавистью, прорывавшейся наружу при каждой нашей встрече. Поэтому я отклонил предложение владетелей обсудить с ним наши притязания один на один и заявил, что буду разговаривать только с ними самими. Тогда они, по его совету, передали мою бумагу министру юстиции и его заместителю, дабы узнать их мнение, и у них она пролежала без восьми дней год, причем я за это время не раз напоминал владетелям, что жду ответа, а от них слышал одно: они еще не ознакомились с мнением министра и его заместителя. Каково оказалось это мнение, когда они его в конце концов узнали, мне неизвестно, ибо мне они его не сообщили, а послали длинное письмо Ассамблее, составленное и подписанное Парисом, который, ссылаясь на мою жалобу, сетовал, что написана она не по правилам и это является грубостью с моей стороны, и мимоходом оправдывал поведение владетелей; однако добавил, что они не прочь договориться, если Ассамблея направит в Англию для переговоров какого-нибудь человека, безусловно заслуживающего доверия, из чего следовало, что я таковым не являюсь.

Несоблюдение правил, расцененное как грубость, состояло, вероятно, в том, что в обращении к ним я не употребил их полного звания «Истинный и неограниченный владетель провинции Пенсильвания», а я его опустил, сочтя необязательным в документе, единственным назначением которого было подтвердить на бумаге то, что я уже выразил устно.

Но поскольку за истекшее время Ассамблея успела уговорить губернатора Денни утвердить закон, по которому земли владетелей облагались налогом наравне со всеми другими, что и было главным яблоком раздора, она просто оставила письмо Париса без ответа.

А когда этот закон достиг Англии, владетели по совету Париса решили противиться утверждению его королем. Они обратились в Королевский совет с петицией, и было назначено слушание, в котором два адвоката, нанятые ими, должны были опровергать этот закон, а два, нанятые мною, – отстаивать его. Они утверждали, что цель закона – обременить налогом земли владетелей, с тем чтобы пощадить земли фермеров, и что если оставить его в силе, то владетели, ненавидимые фермерами и оказавшись в их власти, при распределении налогов неизбежно будут разорены. Мы возражали, что закон не преследует такой цели и не приведет к таким последствиям, что члены Ассамблеи, занимающиеся налогами, люди честные и умеренные, к тому же связанные присягой поступать по справедливости, и что выгода, на какую кто-нибудь из них мог бы рассчитывать, уменьшив собственный налог ценой увеличения налога владетелей, слишком ничтожна, чтобы ради нее идти на клятвопреступление. Вот вкратце и все, что я помню из доводов обеих сторон, да еще то, что мы, не жалея сил, упирали на плачевные последствия, какие будет иметь отказ короля подписать тот закон, поскольку деньги, 100 000 фунтов, уже напечатаны как предназначенные для нужд короля; что они, будучи истрачены на его службе и теперь попав в руки жителей провинции, окажутся обесцененными, что для многих это будет равносильно разорению и отобьет охоту утверждать дальнейшие ассигнования, а владетели в своем эгоизме как нарочно накликают это всеобщее бедствие из страха, как бы их не обложили слишком высоким налогом. Тут лорд Мэнсфилд, один из юристов, встал с места и сделал мне знак последовать за ним в канцелярию, пока адвокаты продолжали пререкаться, а там он спросил меня, правда ли я считаю, что закон, если он будет утвержден, не нанесет ущерба владетелям. Я ответил: «Разумеется». – «В таком случае, – продолжал он, – вы, вероятно, не против того, чтобы проверять, как это будет выполняться». Я ответил, что отнюдь не против. Тогда он пригласил Париса, и после краткой беседы его предложение было принято обеими сторонами; секретарь Совета составил бумагу, которую я и подписал совместно с мистером Чарльзом, тоже агентом нашей провинции по текущим делам, и лорд Мэнсфилд возвратился в залу Совета, где закон и был наконец утвержден. Были, однако, рекомендованы кое-какие поправки, и мы договорились, что они войдут в текст последующего закона, но Ассамблея сочла их излишними: ведь за один год налоги уже были собраны по закону еще до того, как решение Совета достигло Филадельфии. Была назначена комиссия для проверки распределения налогов, и в эту комиссию включено несколько человек, заведомо сочувствующих владетелям. После тщательной проверки члены комиссии единодушно подписали доклад, удостоверяющий, что налоги были распределены вполне справедливо.