Таким образом, на сцену Челси кроме изобразительного искусства и литературы с размахом вышла еще и музыка. Еще совсем недавно здешние улицы наполнялись преимущественно изящными звуками произведений Стравинского и Баха, струившимися с чердаков. Но внезапно все поменялось, и теперь повсюду играл джаз [533] Ibram and Ernestine Lassaw, interviews for article on Willem de Kooning, Charlotte Willard Papers, AAA-SI; Daniel Belgrad, The Culture of Spontaneity , 179–180; Sawin, Nell Blaine , 22, 24.
. Постоянно раздавалась барабанная дробь. Однажды Нелл решила, что хочет, подобно Леланду, быть не только художником, но и джазовой барабанщицей. («Владение барабанными палочками до сих пор сказывается на том, как я использую кисти», — говорила она.) Реагируя на призыв ее громкой музыки, другие жители квартала охотно заглядывали на огонек. Вскоре на чердак набивалось достаточно народу, чтобы устроить отличную вечеринку. Никому все это не доставляло большего наслаждения, чем самой Нелл. «Нелли танцевала сама с собой какой-то дикий импровизированный танец или стучала по барабанам», — рассказывала Эдит. Эти вечеринки «длились по нескольку дней, пока гости не расходились по домам в полном изнеможении». Джаз служил для художников не только способом отвлечься, но и источником вдохновения. «Мы, художники, были влюблены в идею новых форм и ритмов, неразрывно связанную с духом, который ощущался в этой музыке, — говорила Нелл. — Краски в абстрактной живописи должны обретать собственную жизнь на полотне, точно так же, как звуки при импровизации в джазе» [534] Sawin, Nell Blaine , 22, 24, 25.
. По словам Нелл, в этой обстановке она ощутила себя настоящим художником [535] Munro, Originals , 266–267.
. Окружающие просто не могли не разделить с ней это чувство. Ее смелый побег из буржуазно-родительской кабалы заражал оптимизмом и порождал огромное желание жить. Один писатель, хорошо знавший Нелл, назвал ее чердак и деятельность в те дни «большим взрывом» [536] David Lehman, The Last Avant-Garde , 62.
.
Художники из Челси изо всех сил старались превратить заброшенную промышленную зону в оазис творчества, свободный от войны. Но ее беды, конечно же, настигали их и там. Волонтеры стучали в двери, собирая все, что могло помочь союзникам победить: старые кастрюли и сковородки, шины, садовые шланги, резиновые плащи — словом, все, что можно было расплавить или превратить в оружие, пули или снаряжение для войск [537] Auden, The Age of Anxiety , 17; Stephen Polcari, «From Omaha to Abstract Expressionism», 10n; John Costello, Virtue Under Fire , 177; Polenberg, War and Society , 11–12, 16. Производство автомобилей и легких грузовиков было приостановлено. Железо и сталь перестали направлять на выпуск товаров народного потребления. Полностью прекратилось жилищное строительство.
. В стране ввели нормы потребления на многие товары, в том числе на бензин, кофе, консервы и обувь [538] D’Ann Campbell, Women at War with America , 177, 179; Polenberg, War and Society , 32.
. «В мастерских художников начали появляться сахарницы из „Автомата“, — вспоминала Элен. — Сахар был основным источником энергии при нашей диете, предельно скудной во всем остальном» [539] Gruen, The Party’s Over Now , 213.
.
А в январе 1942 г. война распространилась дальше газетных заголовков и достигла берегов США. Фашисты торпедировали у восточного побережья страны британское торговое судно. Отличным подспорьем для «волчьих стай» немецких подводных лодок стало яркое освещение прибрежных американских городов и поселков. К концу января немцы потопили в прибрежных водах между Нью-Йорком и Флоридой 46 торговых судов [540] Gilbert, The Second World War , 290, 318, 330; Diggins, The Proud Decades , 35.
. Чтобы убрать предательское освещение, были приняты решительные меры. В Нью-Йорке и других прибрежных городах начали проводить часовые учения, во время которых гасились уличные фонари, а людям приказывали наглухо занавешивать окна. Американцы готовились и к нападению с воздуха: в любое время дня и ночи ненадолго включалась сирена, и людей учили, как действовать в случае реальной бомбежки. В некоторых регионах прекратили даже давать прогноз погоды по радио, чтобы враги, определяя момент для нападения, не воспользовались преимуществом безоблачной ночи [541] Polenberg, War and Society , 51.
. Уже в первые ужасные часы после бомбежки Перл-Харбора всем стало ясно: крепостные рвы в виде Тихого и Атлантического океанов не способны остановить захватчиков. А теперь тревога настолько плотно вошла в жизнь среднего американца, что ощущалась почти физически. «В первой половине того десятилетия война неизменно оставалась на переднем плане в сознании каждого человека», — вспоминала Элен [542] Gruen, The Party’s Over Now , 213.
. Эрнестина сравнивала ее с «тучей, нависшей над всем» [543] Ernestine Lassaw, interview by author.
.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу