«Начальником курорта был подполковник Доктор, крупная сволочь, сделавший себе карьеру в НКВД и ГУЛАГе. Его превосходно описал Варлаам Шаламов в «Колымских рассказах» в новелле «Афинские ночи». Из лагерной системы его, как еврея, убрали и друзья пристроили его на тёплое место. Он быстро смекнул, что можно воспользоваться плодами отцовского труда и выдать их за свои. Вызвав отца, он приказал ему на отчёте, который ежегодно посылался в Магадан, проставить его фамилию. Отец отказался.
Тогда Доктор поставил на отчёте гриф «секретно» и таким образом лишил отца доступа к его же работе. Затем он решил избавиться от него самым простым и доступным ему способом – посадить его. Спустя несколько лет я узнал, что шаги в этом направлении он предпринял. Спасла отца смерть Сталина – в разгар «дела врачей» вступаться за отца никто бы не стал. После смерти Сталина спасать нужно было Доктора, его выгнали из органов и исключили из партии. По странному стечению обстоятельств, одним из мотивов его исключения из партии была попытка расправиться с отцом. Мне об этом рассказал Николай Яковлевич Новокрещенов, бывший членом бюро обкома партии, знавший моего отца и меня. Мы ехали с ним и будущим заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Севруком на прииск «Мальдяк», и он подробно рассказал мне о всех перипетиях этого дела. Это был тот нечастый случай, когда справедливость восторжествовала и зло было наказано. Доктор уехал в Москву, несколько лет работал в Боткинской больнице, где все его считали очень милым человеком. Перед моим приходом в Боткинскую больницу он перешёл в 47 больницу. Через несколько лет он умер. На его совести тысячи человеческих жизней».
«Врачом-терапевтом работал Владимир Онуфриевич Мохнач. Несмотря на более чем шестидесятилетний возраст и пятнадцатилетнее заключение, он был строен, подтянут, аккуратен. Я любил бывать у него и часами мог слушать его рассказы. В 1937 году он, биолог по образованию, был директором одного из институтов Академии Наук во Владивостоке. В числе многих он был арестован.[...]
Мохнач был настоящим учёным. Работая врачом в лагерной больнице, он постоянно сталкивался с больными алиментарной дистрофией и пеллагрой, сопровождающихся профузными поносами. однажды он опрокинул на свой хлебный паёк пузырёк с йодом. Пришедший на приём к нему больной дистрофией заключённый схватил этот кусок хлеба и съел. Совершенно неожиданно в его состоянии наступило резкое улучшение. Владимир Онуфриевич понял, что дело заключается в расщеплённом йодом крахмале. Он начал поить больных крахмальным клейстером, добавляя в него йод. Результаты были поразительными. Много лет спустя, будучи уже свободным человеком, он запатентовал своё открытие.
Вернувшись в Ленинград он стал заведовать лабораторией, получил звание профессора. Несколько раз о нём писали центральные газеты».
«Сергей Михайлович [...] работал на общих работах в забоях, заболел силикозом, тяжёлой формой бронхиальной астмы. Его приметил Яков Соломонович [Меерзон], забрал в санчасть лагеря и начал учить. Вскоре Лунин был переведен в больницу левого берега. После освобождения и реабилитации он уехал в Москву, экстерном сдал государственные экзамены в институте и был принят на работу в больницу им. Боткина. Я познакомился с ним, когда учился в клинической ординатуре.[...]
Сергей Михайлович Лунин встретил меня настороженно, хотя внешне относился ко мне хорошо. Однажды ко мне подсела его любовница Галя Д. И начала меня уговаривать рассказать ей всё, что я о нём знаю. Я ответил ей, что у нас с ним был один учитель и что на Колыме о нём помнили, как о хорошем хирурге.
Она отстала от меня, но в его отношении ко мне было что-то такое, чего я понять не мог. Через много лет, уже после смерти Сергея Михайловича, прочитав рассказ В. Шаламова «Потомок декабриста», я понял, в чём было дело. Сергей Михайлович опасался, что я посвящён в то, о чём написал Шаламов, и боялся, что я могу поделиться с кем-нибудь из боткинцев своим знанием. Я действительно ничего не знал о той постыдной истории, в которой он был главным действующим лицом, да если бы и знал, то не стал бы делиться этим ни с кем. Сергей Михайлович был очень больным человеком, на Колыме он заболел силикозом, у него развилась тяжелейшая бронхиальная астма, и я помню его в клубах табачного дыма – курил он беспрерывно, задыхающегося от частых астматических приступов. Оперировал он очень хорошо».
Из статьи «Перечитывая Шаламова», опубликованной на сайте автора http://shapiroyuv.ru/qsc и на сайте Псевдология
Читать дальше