Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Князь Дмитрий Владимирович очень невесел; в его доме все уверены, что место его заступит князь Петр Михайлович, о чем долго я спорил с Новосильцевым. Как же князю оставить вдруг новосоставленное для него министерство [то есть Министерство императорского двора, которым и управлял князь Петр Михайлович Волконский до своей кончины в 1852 году], где он сам глава независимый, чтобы принять место, где он от всех зависит? Пустяки.

Здесь город наполнен бунтом, бывшим в Царьграде и в коем перерезано было до 8000 человек. Очень сбыточное дело. Не поверю, чтобы все янычары и вся их партия были истреблены. Будет еще работа султану!

Александр. Москва, 2 ноября 1826 года

Много смеются здесь над Шишковым. Говорят, что молодой пострел, поэт Пушкин, сочинил какие-то смешные стихи на свадьбу эту. Сюжет для того весьма подходящий. Однако эту весть оставили, а заговорили о новостях, привезенных сюда маленьким генералом Андреевским Степаном Степановичем. Он множество сообщил публике здешней новостей касательно перемен министров; так как он знаком с Закревским, часто у него бывает, то все и верят, что Арсений будет министром юстиции. Мне все это кажется небылицами. Перемены могут быть, но не те, которые называют.

Вчера Малиновский атаковал тестя в Сенате, коему говорил сладким своим голоском: «Как мне жаль, что Александр Яковлевич не объявил мне желания своего иметь место мое в больнице; мы бы это устроили». – «Да он и сам бы это устроил; ему самому накануне сделали предложение. Вам бы надобно было ему сказать, когда вы задумали оставить место это», – отвечал тесть. «Знаете ли, – прибавил Малиновский, – что вот и другое место было бы ему приятно?» – «Какое?» – «А в Архиве». – «А вы-то?» – «Да я не знаю, останусь ли я тут, по крайней мере долго». Слова Малиновского основываются, во-первых, на слухах, что сенаторам повелено будет только одним Сенатом заниматься, а во-вторых, слухи, также бог знает кем распускаемые, что я буду иметь место архивское. Так что он желает забежать вперед. Намедни приехал я в клуб, все меня обступили и стали поздравлять; я засмеялся и сказал: «Поговорят об этом дня два, да как увидят, что вздор, то и замолчат, чтобы заговорить о другом вздоре».

Александр. Москва, 3 ноября 1826 года

Как бы и я охотно отобедал с вами у доброго Арсения! Скажи ему, что над старухой-графиней Каменскою сбывается то, что ожидать должно было. По приказанию государя велено имение ее Гжатское взять в опеку. Она не слушала друзей своих и вверилась мерзавцу, разорявшему мужиков в свою пользу. Она, несмотря на все советы и Закревского даже, поддерживала этого сержанта-управителя. Мужики наконец взбунтовались; дошли до причины, сержанта удалили, а имение взяли в опеку.

Александр. Москва, 10 ноября 1826 года

У Брокера жена очень была больна, это замедлило его выезд из дома Ростопчина. Графиня жаловалась полиции, хотя и знала причину замедления. Брокерам объявила полиция, что ежели сегодня не очистят дом, то выставят обе рамы в их комнатах. Кое-как съехали они вчера, кажется к Шафонским, оставив все в доме. Ежели этому учит хваленая католическая вера, то Бог с нею! Наша учит нас терпению, снисхождению, отпущению обид, милосердию; а графиня гонит больную женщину, у коей 9 человек детей и коей муж ее покойному мужу положил 800 тысяч в карман: это я от графа покойного изустно слышал. Хороша благодарность, хорошо сердце, хороша святость графини! Она, говорят, собирается везти сына в Петербург. Эта женщина мужа уходила, из одного сына вместо иезуита сделала повесу и другого готовит в негодяи. Имев 50 тысяч дохода, умела себя в год расстроить, тогда как Брокер в этот же год маленькому Андрюше накопил 180 тысяч капиталу. И она хочет, чтобы у Брокера отняли, а ей отдали бы управление! Управит славно, так, как Вороновым, где теперь совершенная республика, и она хочет просить государя взять ее часть в казну, а ей выдавать 40 тысяч ежегодно на житье. С одной стороны, хочет она править состоянием сына, а с другой – объявляет себя неспособной править и собственным состоянием.

Александр. Москва, 18 ноября 1826 года

Письмо дочери Манзо я получил. Когда мы бежали из Неаполя, то все были без денег. Татищев велел всем выдать (и сам взял) деньги консулу Манзо и рапортовал Коллегии, которая, по своему обыкновению, молчала, да молчала. Этот долг казенный надобно разделить от собственного моего, что и сделано было мною и покойным Радди, секретарем дюка Серра-Каприоли. Эта дама все говорит об уплате, не проясняя долга. Манзо, который многим мне обязан, одалживал мне как другу; я долга не отрицаю (хотя дочь его и не имеет никакого права), но я был бы совсем глупец соглашаться с процентами. Я это раз уже писал этой барыне, которая тогда была Сусанночкой шестилетнею, а теперь сама завела маленьких Сусаннок.