Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Natrii bromati все таки хорошо действует на организм. Как смазка на машину, так и он на душу. Раньше я боялась принимать его, а сейчас буду пить, и пить, пока не притупится способность о чём-либо думать.

И всё же, жалко. Я могла бы в жизни что-либо ещё сделать. Но так, видимо, судьбе моей угодно. Пусть будет так.

И никому больше я не покажу моей слабости. Даже нашей хорошей, доброй Тамаре Андр.

Сразу из больницы зашла в школу, встретила в сборе всех моих друзей. Остались. Поговорили.

«Почему мы редко собираемся вместе? Почему не ходим друг к другу?» — решали мы вопрос.

Я говорила что-то невразумительное, немного кривила душой, потому что не могла признаться в том, что мне тяжело с ними говорить, хочется быть совсем одной, никого не видеть, чтобы не могли люди видеть моей слабости, чтобы не могли вдруг заглянуть в душу, пусть даже и друзья.

Копаешься вот так в самой себе, и осмыслить окружающее уже нет сил, теряется внимательное отношение к окружающему, к жизни, к людям. Где уж тут думать, что что-то ещё можешь сделать в жизни.

Никуда уж я больше не годна.

Если бы у меня не было органического отвращения к пьянству, я бы наверное стала пить, пить втихомолку, одна, пить, чтобы только убить способность думать.

А ведь это тоже была бы смерть.

Боже мой, где мне выход искать?….

Как противно это существование! Не умею я так жить. Что делать?

Мне больно видеть недавних друзей. И не верю я ни в какую дружбу, если самый близкий друг причиняет столько горя.

К человеку, ставшему частью души, можно питать только ненависть или напротив. Среднего отношения к нему не бывает.

Не хочу, чтобы в душе жила ненависть, потому что человек, в душе которого живёт ненависть, а не любовь, превращается в зло. Постараюсь вернуть прежнее чувство. С ним мне было хорошо и со мной хорошо людям было.

Проходит год. Вспоминается вся жизнь….

Когда я жила? Когда вела кружок текущей политики на лыжной фабрике; когда ставила сатирический «Устный журнал» и в предъюбилейные годы, когда у меня находилось время и лекции читать, и депутатскими делами заниматься, и в газету писать, и политзанятия вести, и добиваться полной успеваемости.

Я заслужила тогда одобрения. Ох, как оно мне было нужно тогда! Сейчас сама удивляюсь, как я находила на всё время. И удивительно то, что не уставала. Хотелось больше и больше. Сейчас вот ничего не делаю, а такая тяжесть, какой никогда не бывало.

«Освободим вас от всяких общественных нагрузок, ведите только часы», — говорят мне и словно острым ножом по сердцу царапают.

Общественная работа — я тогда только и живу, когда её веду. И никто не может понять, какое это несчастье для меня — вести только часы и всё. Какие же они друзья?!

А что бы они могли сделать? Ничего.

Купили приёмник с проигрывателем. Завтра попрошу пластинок у Ал. Серг… Интересно, как к этому отнесётся Ал. Серг… Мне было хорошо втроём (Чежеговы и я) слушать музыку. Мне кажется, что нет ничего лучше музыки, что бы так же не давало в душе зарождаться ненависти.

Человек, любящий музыку, думается, никогда не совершит преступления, ни когда не будет в тягость людям.

Зачем я всё это пишу? Чтобы душу облегчить. Напишу, словно горе с кем разделю. И легче становится.

Очень хочется сказать ему: «Повоюйте за меня, не для себя, Вам я не нужна, для людей».

Я должна, обязательно должна поговорить с ним, потому что знаю, что не смогу отделить его от души, не смогу, потому что он стал частью меня самой, поговорить, чтобы выяснить все эти бесконечные «Почему?» на которые только он может ответить. Как бы он ни ответил, в одном уверена, что его ответ будет человечным и честным. Если же и в этом я ошибусь, едва ли что-нибудь удержит меня в этой жизни, потому что оторвать его от души равносильно для меня оторвать сердце, легкие, голову или другой жизненно необходимый орган.

Завтра сессия. Я не еду, первый раз за всё время пребывания на посту депутата. Почему? Не только по состоянию здоровья и не только потому, что жаль пропущенных уроков, главное потому, что слишком тяжело мне видеть его и не иметь возможности с ним поговорить.

Ну вот, я уже начинаю личное ставить выше общественного долга. Что дальше будет.

Ох, не знаю, чем всё это кончится. Только бы скорее кончалось это мучительное для меня состояние.

Человек живёт; живой, общительный и незаметно, совсем незаметно, что в душе его есть большое горе. Иногда я говорю себе: Подумаешь, из-за какого-то человека, барина, слишком заботящегося о своём собственном благополучии, и положении ты выбрасываешь себя из жизни. Не слишком ли это много для него?