Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Я не хочу больше боли. И снова твержу про себя: «Не надо мне больше видеть его».

Духовное богатство. Духовная щедрость. Не ищи их у людей, для которых высшее наслаждение — наркотическое опьянение, будь то алкогольное, никотинное, религиозное или какое другое.

«…Если это составляет удовольствие «. Да, для тебя именно это составляло удовольствие. И, черпая удовольствие в опьянении, ты растерял многие лучшие свои черты: душевность, внимательности, человеческое благородство. Они были, были у тебя, только сейчас безвозвратно потерянны. Никогда уже встреча с тобой и разговор с тобой не вызовет у меня душевный подъем. Беден ты стал душой своей, и нечем у тебя поделиться со мной. Длительное пребывание на руководящем посту без высоких коммунистических идеалов, без понимания того, кому ты служишь, породило в тебе ещё одно удовольствие быть выше людей, видеть их, преклонение перед тобой. Перед тобой? Нет, перед чином твоим.

А ведь мог бы ты стать совсем другим, ищи бы ты удовольствие не в наркотическом опьянении, познав, и прими бы ты существом своим эту «высокую материю», которую отбросил ты, как ненужную, в жизни своей.

Не понял ты нашей действительности, не познал законов диалектического материализма, не воспринял душой марксизм. Чуждым он тебе оказался.

Может быть, поэтому и стало для тебя создавать удовольствие наркотическое опьянение, может быть, поэтому ты и не мог найти удовольствие в трезвой жизни?

Вот сейчас, кажется, я окончательно хороню тебя. Ты мёртв. И не только для меня, но и для людей других.

И странно, чувствую, что, будто, начинает снова просыпаться душа, будто окончательно стряхивает она всё, что было ей чуждо, всё, что противоречило моим убеждениям.

И не надо больше видеть его.

Вчера зашла к Сагиде Михайловне поздравить её с днём рождения. Посмотрели по телевизору кино «Овод».

Овод — мой давний литературный герой, человек сильной воли и глубоких чувств.

Человек с разбитыми идеалами, он в любви к простым людям черпает духовную силу, самоотречение и презрение к смерти.

…Нет, никогда не любил ты никого глубоко и сильно. Иначе бы ты понял меня и правильно определил бы отношение ко мне. Сознанием своим я отчуждаю тебя, а где-то глубоко в душе продолжает жить это особое отношение к тебе. Продолжает, чёрт бы его побрал, хотя всё время стоит передо мной холодное, безумное, мёртвое лицо…. Нет, никогда никто не увидит у меня бездушного холодного лица, мёртвого безразличного взгляда, пока я жива. Пока я жива…

Сколько душевных порывов, безысходного горя и великой радости ты явился свидетелем, мой дневник. На тебя взвалила я всё моё горе, и ты безмолвно, бесстрастно принял его. Потому и взвалила на тебя, что не могла переложить на других людей. У них и так хватает своего. А для тебя, мой дневник, это безболезненно. Мне же как-то легче становится, и я нахожу силы жить. Не существовать, а жить. Существовать я просто не способна.

Вот пришла ко мне, Наташа Быкова, рассказала о своём горе, попросила написать в суд заявление на Телицыну Зою, ни за что избившую её. И в душе снова рождается ненависть к этой Телицыной, оскорбившей человека. «Да как ты смеешь оскорблять и наносить незаслуженно боль другому?» — возмущалась я про себя, и горячее участие к Наташе — скромной, трудолюбивой женщине — рождается в душе.

Иду, выясняю другие случаи хулиганства Телициной. Встречаю и тех, кто своё личное спокойствие ставит превыше всего. Разные люди, по разным причинам скрывают они, что были свидетелями поступков.

Вот Мокрушина Нина — мать одиннадцати детей. «Нет, я лично ничего не видела и не слышала», — утверждает она. Знаю, неправда. Я понимаю её: хочет оградить своих детей от распоясавшейся женщины. И все равно, нет оправдания у меня таким людям.

А в душе зреет уже статья об отношении между людьми.

Очень плохо, что нет у меня сейчас времени, в которое я могла бы спокойно, не торопясь, не отвлекаясь, писать. Раньше таким временем была ночь. Сейчас я не могу уже писать по ночам. Очень жду, когда мой Пётр выйдет на пенсию.

Зима спохватилась, что скоро ей уходить, а она не успела выпустить ещё своих спутников на свободу. Открыла она дверь, и закружила, заплясала метель, закрыла небо тёмными тучами, погнала клубы снега, вихрем закрутила их и начала разбрасывать в разные стороны. Да скоро сдалась и улеглась.

А позавчера вышел степенно Мороз, заставил посветить ему солнце, показать людям тонкие переливы радужных цветов в кристалликах красивых снежинок, пощипал человечьи носы и щёки, попробовал было серебром убрать голые ветви деревьев, да не приняли они его даров. Так и стоят голые, ничем не покрытые. А откуда-то издалека, разбуженная Солнцем, дохнула Весна своим теплом, поголубело небо, и отступает Мороз, так и не успев показать своё могущество и богатство.