Александр Штейн - И не только о нем...

Группа литераторов приглашена в правление Союза для поездки в Колонный зал, в почетный караул.

В автобусе тихо переговариваемся. Запомнился молчаливый Шолохов.

В комнате, где ждут своей минуты участники почетного караула, тихий разговор среди ученых, бальзамировавших Сталина. Здесь, в Колонном зале, перед открытием доступа был будто бы Збарский Борис Ильич с группой помощников.

Значит, Збарский жив! Конечно! Значит, ему было все поручено! Это естественно! Кто же, как не он! А главное — жив…

На самом деле не было ничего похожего. Збарский, как мы уже знаем, продолжал сидеть в своей одиночке, даже не ведая, что Сталин умер.

Отстояли в почетном карауле. Снимают траурные повязки. Вижу большую группу кинематографистов, здороваюсь, среди них Сергей Герасимов, Михаил Чиаурели, Михаил Калатозов, операторы, осветители. Им поручено снять документальный полнометражный фильм — «Смерть Сталина».

Съемки уже начали производиться по всей стране.

Этот фильм был сделан, но никогда не увидел экрана.

МЫ ЖИЛИ В ОЩУЩЕНИИ ВЕСЕННЕЙ ОЧИСТИТЕЛЬНОЙ ГРОЗЫ, следом за которой придет ослепительная синева чистого неба…

Потом Григорий Чухрай, автор «Сорок первого» и «Баллады о солдате», так и назовет свою картину об этих временах надежд и возрождения — «Чистое небо».

Каждую неделю происходило нечто ошеломляющее и вселяющее новые, светлые ожидания.

Вот уже и «врачи-убийцы» — не убийцы.

Полностью реабилитированы доктора — и те, которых уже не было на свете, и те, кто находился в заключении, в ожидании процессов, исход коих был предрешен.

И героиня Тимашук вовсе не героиня, а подлая лгунья и провокатор.

И с нее сорван орден Ленина.

Как карточные домики, сброшенные очистительной грозой, сыпались загодя составленные сценарии дутых дел.

Вот и авторов этих чудовищных сценариев постигло беспощадное возмездие.

Один из особо выдвинувшихся и пользовавшихся высоким доверием в своей кровавой деятельности полковник Рюмин приговорен к высшей мере наказания. И об этом официально сообщено в прессе.

Возвращалась свобода невинно пострадавшим и ждущим своей злой и безнадежной участи честным людям с чистой совестью, которую нещадно давили сапогом беззаконий рюмины и их вдохновители. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам…»

Возвращались домой люди.

Одними из первых — те, кто были арестованы на всякий случай в ночь, когда не стало Сталина.

Николай Павлович Охлопков пригласил меня, жену и дочь в Большой театр на премьеру «Декабристов» Юрия Шапорина, либретто Алексея Толстого и Всеволода Рождественского.

Я знал Юрия Александровича Шапорина еще по довоенным ленинградским временам, он написал блистательную музыку к довольно слабенькой пьесе «Нефть», написанной мною в соавторстве и поставленной на сцене бывшего Александринского театра. Но знаменит он был, естественно, не этим спектаклем, а музыкой к «Блохе» по повести Лескова и к пьесам Шиллера, Шекспира, Пушкина, симфонией-кантатой «На поле Куликовом» на слова А. Блока и многими другими произведениями, однако сильнейшей и крупнейшей его работой была опера «Декабристы».

Опера пробивалась в свет с трудом, под вопросом, можно ли доверять сцену Большого театра такому «авангардистскому» режиссеру, в каких числился Охлопков.

Время помогло, и вот уже премьера «Декабристов» на сцене Большого театра — само по себе явление примечательное для этой классической твердыни.

Нельзя представить волнение, с каким и Шапорин, и Охлопков ждали этой премьеры. Сколько нервных клеточек было потрачено ими обоими в борьбе за то, чтобы опера наконец вышла на сцену.

И вот — вышла.

Мы с женой и дочерью приглашены заранее, билеты в седьмой ряд, близ правительственной ложи, Охлопков несколько раз звонил, с какого именно подъезда следует пройти, не забыть (на всякий случай) паспорта, ни в коем случае не опаздывать.

Спектакль начался.

В ложе все тогдашнее Политбюро в полном, как мне показалось, составе.

Опера идет со все нарастающим успехом. На сцене заговор декабристов, я смотрю, слушаю с восхищением, не стану таить, нередко посматриваю на правительственную ложу.

Время от времени выходит и возвращается Булганин, о чем-то говорит, наклоняясь к Хрущеву, тот — к Маленкову, Булганин выходит, возвращается, опять наклоняется к Хрущеву…

И я наклоняюсь к жене и тоже шепчу ей:

— Что-то происходит — и не на сцене…