Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

Я недоумевал: что он в них такого находит? Втайне подразумевая: такого, чего нет во мне. Хотя про себя отчасти догадывался и в конце концов нашел подтверждение своей догадке.

Рассуждая на чисто профессиональные темы, Андрей Георгиевич признался, что любит и предпочитает писателей, совершенно не похожих на него. Он даже выразился откровеннее: «умеющих нечто такое, чего не умею я». Выходит, что «плуты» и плейбои тоже обладали неким жизненным умением, некоей житейской хваткой, в которой Битов себе решительно отказывал и за отсутствие которой себя корил. Воспринимая этот тезис, я решаюсь продолжить его более прямолинейно: есть такое наблюдение, отмечающее, что всякую духовную и душевную переполненность неизбежно притягивает к себе пустота. Мне кажется, что в битовском случае этот негласный закон действовал неукоснительно. Замечательный прозаик, великий толкователь бытия, обладатель редкого дара выводить его непознанные формулы и законы, в будничной жизни иной раз тяготился этим постоянным напряжением ума и сердца, искал подходящей возможности отступиться от этой мучительной требовательности к собственному предназначению и позволить себе на время что-то вроде благодушной слабости. Вернее, благодушного этой слабости поощрения. Видимо, устать можно и от собственного дара, и от поклонения этому дару, и от своей общепризнанной миссии.

Иного объяснения битовского потворства окружению вроде бы недостойных его людей я не нахожу. С некоторой не совсем благородной подначкой отмечая, что многие из не похожих на него и отмеченных им писателей этой высокой оценки не оправдали. Непревзойденный мастер оказался не то чтобы чересчур благожелательным пророком, он, на мой взгляд, слишком большое значение придал непохожести. «Непохожесть» бывает не более плодотворной, нежели ученичество или подражательство.

Этим суждением я отчасти утешаю свое сожаление по поводу того, что Андрей Георгиевич не принял меня, выражаясь бабелевским языком, в «постояльцы своего сердца».

И все-таки несколько раз мне случилось, хоть и ненадолго, установить с Битовым какую-то, учитывая его питерскую природную сдержанность, московскую почти душевную короткость отношений. Однажды это случилось в ранние восьмидесятые. Андрей вдруг позвонил мне, что было большой редкостью, по весьма необычному поводу. Его юная тогда дочь Аня впервые прочла «Мастера и Маргариту», была очарована и, подобно тому, как москвичи ищут Петербург Достоевского, мечтала пройтись по булгаковской Москве. Профессиональных знатоков Булгакова в те годы было немного, и Андрей решил, что на эту роль я вполне гожусь, тем более что он в принципе признавал и чувствовал во мне природного москвича, что было приятно, хотя бы потому, что таких природных московских жителей в столице почти не осталось. Машина у Андрея была, вот мы втроем и совершили на ней ныне традиционное, а тогда импровизированное путешествие по местам незабвенного Михаила Афанасьевича. По Патриаршим прудам и окрестным переулкам, по Поварской, в те годы Воровского, где в трагическом доме высшего комсостава проживала некогда Маргарита, то есть Елена Сергеевна Шиловская, по Пироговке, где на первом этаже уцелевшего, к счастью, дома у супругов была первая своя квартира, по переулкам арбатским и пречистенским, от жилища Мастера до последней их квартиры в, увы, снесенном писательском доме, по всей этой заповедной Москве, ныне совершенно неотделимой от Мастера и его великого создателя.

Признаюсь, я испытывал прилив некоего особого московского патриотизма, ведь я показывал Москву коренным ленинградцам-петербуржцам, традиционно к столице скептически настроенным. К тому же я служил гидом не просто уроженцам невских берегов, а писателю, которого я про себя имел все основания считать питерским Мастером.

Завершили мы нашу непрофессиональную, но, смею надеяться, живую экскурсию в Доме журналиста. Естественно, за обедом, то есть за рюмкой и за давно мною чаемым не деловым, не приятельским, а по-настоящему дружеским разговором.

Другой случай краткого душевного тоже был связан с путешествием по Москве, на этот раз пешим и вполне деловым. Мы вместе оказались по каким-то делам на Неглинке в покосившемся особнячке русского ПЕН-центра, Андрей спешил на юбилейный вечер Михаила Жванецкого в Зал Чайковского и не знал, как туда побыстрее добраться. Машины у него в тот момент не было или он по соображениям здоровья перестал ее водить.