Влас Дорошевич - М.В. Лентовский

Лев лежал в углу.

Он не шевельнулся, когда поднялась решетка.

Все время пролежал в углу, – только пристально, не сводя глаз, глядя на людей, пивших шампанское.

Бутылка была допита до дна.

– Я вошел в клетку совершенно пьяный. Вышел из нее, как будто никогда ничего не пил! – рассказывал третий собеседник.

– Все! – сказал Лентовский, допивая последнюю каплю из стакана.

Они поднялись.

С ревом поднялся и лев.

Но в эту минуту с грохотом упала решетка и разделила две клетки.

Яростный прыжок льва приняла на себя решетка.

– Черт знает что! – конечно, и тогда говорили в Москве, когда эта история распространилась.

С быстротой молнии, как все, что касалось Лентовского. Но добавляли:

– А все-таки… Поди-ка, сделай! А Лентовский, – он может!

Это только факты. А сколько небылиц!

Человек тем знаменитее, чем больше о нем рассказывают небылиц.

Человек, про которого не ходит ни одной небылицы? Это еще не слава.

Возьмите юмористические журналы, газеты того времени. Найдите номер, где бы не было о Лентовском!

Провинциал, приезжая в Москву и осмотрев все достопримечательности, говорил:

– Ну, ну, – а покажите-ка мне Лентовского!

Быть в Москве и не видать Лентовского было – быть в Риме и не видать папы.

Вас. И. Немирович-Данченко в одном из своих романов [50], описывая того времени Москву, не мог не вывести Лентовского.

Москвы того времени нельзя было представить себе без этой легендарной фигуры.

И характерно, что роман, в котором появляется Лентовский, носит название:

– Семья богатырей.

Красивый человек, он подходил к произведениям с красивым названием.

Но вот Лентовский попадает в положение, казалось бы, самое будничное. В самое мещанское положение.

В котором красивого-то уже ничего нет.

За «благородное» избиение князя X. Лентовского посадили в арестный дом.

Человек «сел в Титы». [51]

Москва подсмеивается над своим любимцем.

Сидя в Титах, он:

– Занимается переплетным делом. Книжки переплетает!

Артист Императорских театров, знаменитость на всю Россию, он не был «лицом привилегированного сословия».

И должен был работать в мастерской арестного дома.

Мизерия! [52]

И вдруг это мещанское, будничное «сиденье в Титах» окрашивается в красивый, поэтический свет.

Примадонна М.; тогда знаменитость, – ее роман с Лентовским был в то время «злобой дня» в Москве, – артист Л., старый друг Лентовского, переодеваются.

Л. – шарманщиком, М. – уличной певицей.

Каждый день они направляются на Калужскую улицу, к «Титам».

Блестящая примадонна, кумир публики, поет на мостовой арии из оперетки и захватывающие дух цыганские романсы.

Любимец и баловень публики, талантливый артист обходит публику со шляпой и отдает деньги бедным.

Через забор летит чудное пение в титовский сад, врывается в открытое окно «арестной мастерской».

С изумлением слушают арестованные:

– Что такое?

И довольной, счастливой улыбкой улыбается Лентовский.

Знакомый голос!

Эта милая шалость, полная поэзии, делается притчей всей Москвы.

О ней рассказывают со смехом и с восторгом.

«Серенада заключенному» – злобы дня.

Это превращает прозаическое «сидение в Титах» в какое-то романтическое приключение.

Это красиво. Не мещански.

Не буднично. Это романтично.

Романтична была тогдашняя Москва!

Романтичен был Лентовский.

В ответ на ежедневные сказки о крахе, крахе, крахе он строит новый театр и называет его:

– Антей.

Богатырь, который, падая, каждый раз поднимается еще с большими силами.

Не романтично?

В достоинствах и недостатках, делах и кутежах, тратах и долгах, в самых скандалах, – везде он был «неизменен и велик».

Романтичный герой романтичной Москвы.

Ее Алкивиад.

И вся Москва напевала про своего Алкивиада песенку, сочиненную, кажется, популярным тогда поэтом, г. Марком Яроном: [53]

Это была не жизнь, а фейерверк. И вот, однажды…

Ослепительный фейерверк погас, и от него остался только запах гари. В маленькой комнате домика Лентовского в «Эрмитаже» мы сидели, печальные, несколько старых друзей.

Несколько москвичей, в несчастье еще нежнее полюбившие нашего Алкивиада. Была зима.

За окнами бушевала метель.

И на душе было тоскливо и печально, как в каменной трубе, в которой плачет вьюга.