Андре Асиман - Из Египта. Мемуары

– Se non vero, ben trovato, если это и неправда, то хорошо придумано, – заметил отец, который как раз вошел в гостиную. – Ну что, мы готовы?

– Да, ждали только тебя, – ответила мама. – Хочешь скотча?

– Нет, спасибо, я уже выпил.

По пути в столовую я заметил у отца на щеке свежие багровые полосы, похожие на отметины от ногтей. Увидев это, бабушка ущипнула себя за щеку, но промолчала. Мама тоже украдкой поглядывала на отца, но не сказала ни слова.

– И что нам теперь положено делать? – с легкой насмешкой спросил он у Эльзы, которая в такие минуты всегда держалась очень торжественно.

– Я хочу, чтобы ты почитал, – она ткнула пальцем на стул Нессима. Мама встала, показала папе, с какого места начинать, и молча покачала головой; чем больше она смотрела на отца, тем сильнее мрачнела. Отец принялся читать по-французски, без насмешки, без выкрутасов, даже робко. Однако, освоившись, стал мямлить, усиливал голос, то и дело поправлял себя или нечаянно пропускал строки, а потом дважды читал один и тот же фрагмент. Наконец бабушка решила облегчить ему задачу.

– Пропусти это, – сказала она.

Папа прочел еще немного и опять замялся.

– И это пропусти.

– Нет, – запротестовала Эльза, – или мы читаем всё, или не читаем вообще.

Того и гляди вспыхнет ссора.

– Где же Нессим, когда он так нам нужен, – проговорила Эльза скорбным тоном, объяснявшим ее успех в Лурде.

– Подальше от тебя, – пробормотал отец еле слышно, и я захихикал.

Мама, заметив, что я пытаюсь подавить смешок, заулыбалась: она, и не слышав, догадалась, что сказал отец. Глядя на меня, отец, как ни старался сдержаться, тоже прыснул, а за ним рассмеялась и бабушка. Никто понятия не имел, что делать, что читать и где остановиться.

– Да уж, евреи из нас еще те, – произнесла бабушка Эльза, у которой от смеха потекли слезы.

– Тогда давайте приступим к еде, – предложил отец.

– Отличная мысль, – поддержал я.

– Но мы же только начали, – возразила бабушка Эльза, которой наконец удалось успокоиться. – Это наш последний седер. Разве так можно? Мы ведь никогда уже не соберемся вместе, я это чувствую. – Она готова была разрыдаться, но бабушка ее предупредила, что в таком случае тоже заплачет. – Это последний раз. – Эльза коснулась моей руки. – На моей памяти за полвека в этой комнате прошло столько седеров, год за годом. И вот что я тебе скажу, – обратилась она к отцу. – Знала бы я пятьдесят лет назад, что все закончится вот так, знала бы я, что окажусь одной из последних в этой комнате, а все остальные уедут или умрут, лучше мне было бы умереть, лучше мне было бы умереть давным-давно, чем остаться в одиночестве.

– Успокойся, Эльзика, – произнес отец, – или мы сейчас все заплачем.

Тут вошел Абду, приблизился к отцу и сообщил, что ему звонят.

– Скажи им, что мы молимся, – ответил папа.

– Но, сэр… – смущенно возразил Абду и что-то прошептал.

– И что?

– Она сказала, что хочет извиниться.

Все промолчали.

– Скажи ей, не сейчас.

– Хорошо.

Абду поспешно возвратился к телефону, взял трубку и что-то забормотал. Затем, к своему облегчению, мы услышали, как он повесил трубку и вернулся на кухню. Значит, она не стала настаивать и скандалить. Значит, этот вечер отец проведет с нами.

– Ну что, давайте поедим? – предложила мама.

– Отличная мысль, – повторил я.

– Я голодна как волк, – добавила бабушка Эльза.

– Твоя жена – ангел, – прошептала бабушка папе.

После ужина мы перешли в маленькую гостиную, и бабушка Эльза, как всегда на таких сборищах, попросила отца поставить ее любимую пластинку – очень старую запись квартета Буша, которую держала у себя в комнате, опасаясь, что кто-нибудь ее испортит. Я еще днем заметил ее возле радиоприемника. Значит, бабушка Эльза заранее продумала музыку.

– Вот, – и она подагрическими пальцами осторожно достала из выбеленного конверта покоробившуюся пластинку. Это была бетховенская «Благодарственная песнь Божеству от выздоравливающего». Все сели, и заиграло адажио.

Старая пластинка на семьдесят восемь оборотов шипела, помехи заглушали музыку, но никто этого словно не замечал: бабушка рассеянно и заунывно мурлыкала себе под нос, отец закрыл глаза, Эльза восхищенно кивала в такт мелодии, как делала порой, когда пробовала купленный на черном рынке швейцарский шоколад, – так, будто хотела сказать: «Разве человеку под силу сотворить такое чудо?»

Вот он, весь мой мир, подумал я: две старушки корчились в немом отупении, отец мечтал оказаться не здесь, мама листала французский журнал мод, думая обо всем и ни о чем, но в основном о муже, который знал, что она ничего не скажет в тот вечер, скорее всего, спустит дело на тормозах и впредь никогда словом не обмолвится о случившемся.