Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Со столь мрачными мыслями о предстоящем враждебном окружении я должна была, заперев комнату, уехать в Поляны, чтобы завершить свои служебные дела, выйти на пенсию и забрать остальные вещи. В августе я вернулась и — о чудо! — никакой враждебности не обнаружила. Постепенно я стала привыкать к моим соседям, а они ко мне. Равнодушие потом сменилось благожелательством и взаимным доверием, так что теперь наша двухкомнатная коммунальная квартира может служить примером мирного сосуществования.

Вспоминая, что при переезде в Ленинград я получила от Александра Твардовского книгу с его стихами и надписью: «Татьяне Александровне с добрыми пожеланиями на новоселье», я перехожу к более интересной теме — моему знакомству с редактором «Нового мира».

Вскоре после смерти моего отца, то есть примерно в 1955 году, когда я зачем-то зашла в Исторический музей, папина сотрудница, милая Ольга Александровна Константинова, сказала: «У нас в аспирантуре работает дочь Твардовского, Валя. Она слышала, что вы пишете воспоминания, и просит дать их для прочтения отцу, который очень интересуется мемуарами». Я дала первую, дореволюционную часть, хотя была уверена, что эти главы для Твардовского интереса не представляют.

Через некоторое время в печати появились отрывки из его поэмы «За далью даль» и глава «Так это было» со словами была для того времени большим дерзновением. Встретившись с Валей Твардовской в музее, я в шутку сказала, что «премирую» ее отца, отдавая ему на прочтение главы о лагерях. Валя наивно спросила: «Так Вам понравилось то, что он написал?» На мой утвердительный ответ она сказала: «Отец будет так рад! Его со всех сторон ругают, и он это тяжело переживает!»

С этого началось мое знакомство с Твардовским. Приезжая в Москву, я заходила в редакцию «Нового мира», чтобы пожать ему руку и побеседовать на разные темы. Помню, что однажды у нас зашел разговор о Бунине и Александр Трифонович сказал: «Со стыдом вспоминаю, как в молодые годы мы с товарищами, придя в восторг от прозы Бунина, написали ему письмо, приглашая вернуться в Советский Союз и соблазняя „высокими гонорарами“. Нашли кого и чем соблазнять!!! Вполне понятно, что Бунин нас не удостоил ответом».

В ту пору, когда «Новый мир» стал объектом резких нападок, я передала Александру Трифоновичу несколько «поощряющих» слов:

Когда вышла переведенная мною книга Акселя Мун-те, к судьбе которой Александр Трифонович проявлял большой интерес, я ему послала один из моих авторских экземпляров. На этом кончилось наше с ним общение. С 1970 года он уже не редактор «Нового мира» и, по слухам, неизлечимо болен.

За несколько дней до своей смерти отец указал мне на большую связку рукописей и сказал: «Танюша, здесь лежат воспоминания Константина Ипполитовича Ровинского, которого ты должна помнить по Владимиру. После того как умерла его жена, он переселился в Тарусу, где во время войны оказался и я. Некоторое время мы жили вместе, и он умер на моих руках, передав мне свои записки, охватывающие период с 1885 по 1917 годы. Я успел их немного отредактировать, но они в беспорядке, написаны на клочках бумаги, подчас неразборчиво и с помарками. Моя к тебе просьба — приведи всё это в порядок и сдай, куда следует!»

Живя в Полянах, я не могла приступить к выполнению отцовского наказа, и рукопись лежала в Москве у Шереметевых, но, переселившись в Ленинград, я с головой ушла в работу над этим исключительно интересным и ценным трудом. Теперь мемуары, дающие широкую картину государственной и общественной жизни России с позиций либерального земского деятеля и знатока крестьянско-земельного вопроса, перепечатаны мною на машинке и готовы к сдаче в рукописный отдел Ленинской библиотеки. Думаю, что труд этот недолго пролежит под спудом — он весьма актуален и не замедлит стать предметом изучения.

Перечитав последние страницы, я более чем когда-либо поняла, что пора завершать мои мемуары, иначе я их размельчу. Надо уметь вовремя поставить точку, но вместе с тем поменьше перечитывать написанное: слишком велик соблазн пройтись кое-где вычеркивающим карандашом.