Раиса Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

Многие произведения нашей литературы раскрывали социалистическую переплавку широких слоев трудового народа, сдвинувшихся с насиженных мест в поисках сча­стливой доли, в корне изменивших свою жизнь. Среди героев таких книг — люди разных национальностей, насе­лявших бывшую Российскую империю. Для них вовлече­ние в строительство социализма означало конец вековому гнету, перспективу выхода из нужды и невежества, утвер­ждение и расцвет национальной культуры.

Конечно, литература отразила различные националь­ные особенности, уровень культурного развития и разные судьбы героев. Но как социальный тип, вызванный к жиз­ни социалистической революцией, представитель возрож­дающихся наций стал новым явлением как действитель­ности, так и самого искусства.

К подобному социальному типу относится и Кутан Торгоев. Вряд ли можно сопоставлять повесть молодого писателя с крупными произведениями нашей литературы на близкую тему. Масштаб ее меньше, но в истории бывшего киргизского пастуха отразилась одна из глубоких закономерностей развития малых народов при социализ­ме. Такой герой не просто пассивно следует за события­ми, но сам становится активным участником историче­ского процесса. Поставив героя в центр произведения, проведя через сложные стадии духовного развития, пи­сатель подчеркнул значение расцвета национальностей при социализме для всего общества. Если учесть, что одновременно автор еще более углубился в специфику пограничной профессии, раскрыл ее социальное и духов­ное содержание, станет понятным место этого произведе­ния во всем творчестве Льва Канторовича. Росли его ге­рои, вместе с ними рос он сам, захваченный не только романтикой жизни пограничников, но и высоким гумани­стическим смыслом их трудной службы в канун больших испытаний для всего нашего народа.

Журналиста Давида Иосифовича Заславского, извест­ного публициста и фельетониста «Правды», в семье Кан­торовичей звали Давидосом. Лев Канторович, которого он знал всю жизнь, был для него Левушкой. Они встреча­лись в Москве и в Ленинграде, переписывались. В архиве сохранилось письмо Давидоса, посвященное, главным об­разом, повести «Кутан Торгоев». «Если бы я не знал из твоего письма, что Кутан Торгоев — живой, подлинный человек, я расценил бы книжку как исключительно худо­жественный вымысел, как беллетристику, и оценка была бы ниже той, которая сложилась у меня. Жаль, что в предисловии ты не указал, что речь идет о подлинном, невымышленном человеке».

Д. Заславский касался в письме вопросов и теорети­ческих и практических. Рассуждая о персонаже вымыш ленном и реальном, он учитывал, что систематического образования у Л. Канторовича не было и ему приходи­ лось порой открывать для себя уже известное. И письмо это — не только дружеская, хотя и строгая оценка пове­ сти молодого писателя, но и урок на будущее. В нем же­ лание помочь раскрытию сложностей человеческой на­туры.

Критические высказывания старшего друга принесли в дальнейшем реальную пользу. Заславский считал, что повесть написана в одной плоскости, лишена стереоско­пичности. «... Сила стереоскопичности в том и заключает­ся, что от поворота на какой-то, иногда совсем незначи­тельный, угол картина становится полной, объемной, рельефной и начинает жить по-новому, озаряясь как бы изнутри... Кутан Торгоев и комендант хороши, но плоскостны. Поэтому не раскрыты колебания Торгоева. Не случайно мать и сестра Кутана — это только имена, даже не образы. При плоскостном изображении они не нужны были тебе. А при объемном непременно понадобились бы... Для очерка о живом человеке плоскостное изобра­жение бывает достаточным, потому что этот человек убеждает тем, что он действительно существует. Для художественной прозы, где образ должен быть жизнен­ным сам по себе и поэтому должен непременно быть пол­ным, всесторонним, — плоскостное изображение недоста­точно. Надо человека брать в разных плоскостях...»

Л. Канторович любил своего героя, писал его таким, каким видел и как умел в ту пору. Но задумываться было над чем. Пройдет год-другой, и он напишет еще одну — лучшую свою повесть, у героя которой, пограничного ко­мандира, будет прототип. Но теперь изменится не только имя, сам образ усложнится. Плоскостное изображение уступит место проникновению в сложный человеческий характер.