Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

А вот еще. В «Представлении Генри» (одной из «Песен-фантазий») Джон Берримен вспоминает праздничную ночь в штате Мэн, тогда ему было около тридцати двух лет. Его жена уснула, друзья Ричард и Хелен тоже, а он — вернее, его двойник Генри — не спит и читает. Он хочет отложить книгу, раздеться и забраться в постель, и вот что с ним происходит:

Это не в полном смысле сон о смерти. Умерев, вы не будете вечно идти. Это проникновение в другое царство, которое и оберегает, и разрушает: подводный мир, где вы обнажены, недостижимы и одиноки. Остров в конце — это Петит-Менен, он виден из дома Ричарда. Мне вспомнилось, что, когда отец Джона застрелился, они жили на острове Клируотер в Мексиканском заливе.

Я поплыла обратно к судну, с трудом поднялась по ступеням, скинула экипировку на палубу и сполоснулась нагретой солнцем водой. По голубому небу резво неслись перья облаков. В море еще оставались несколько ныряльщиков с масками и трубками, они покачивались в воде, раскинувшись, как морские звезды. «Уходим, — крикнул капитан. — Возвращайтесь на борт!» — И они послушно подтянулись.

Пока мы возвращались в Ки-Уэст, по кругу пустили поднос с пивом, и я взяла себе стакан. Народ растянулся по всей палубе, разлеглись кто где, лоснясь солнцезащитным кремом и блаженствуя после заплыва. На голове у меня образовалось воронье гнездо, я принялась распутывать волосы и тут увидела в воде три, четыре, пять плавников. «Дельфины! Дельфины! Дельфины!» — закричал юнга. Атлантические бутылконосы прыгали рядом с судном, поднимая к солнцу свои просветленные физиономии. Напрыгавшись, они свернули на восток, и, когда они ушли под воду, я вспомнила слова Фицджеральда: «Всякое настоящее писательство — это подводное плаванье на задержке дыхания» [263] Fitzgerald F. S. Letters to His Daughter. Scribner, 1963. P. 165. .

Оставалось последнее, что мне хотелось сделать в Ки-Уэсте. Я проходила по Трумен-авеню мимо церкви Девы Марии Морской по два, а то и по четыре раза в день. Это большая базилика в испанском духе с двумя шпилями, похожими на остроконечные шляпы. В день отъезда я зашла внутрь. Все двери были распахнуты, и центральный неф залит светом. Молитвенник был открыт на 138-м псалме: «Господи! Ты испытал меня и знаешь». Внизу по-испански: «Señor, tu me examinas y conoces».

Младший сын Хемингуэя, Грегори, был здесь крещен 14 января 1932 года, и здесь же Теннесси Уильямс в тяжелейший период жизни недолго думая принял католичество. После смерти Фрэнка в 1963 году он обратился к врачу Максу Джекобсону, скандально известному «Доктору Здоровье», лечившему пациентов внутримышечными инъекциями витаминов, обезболивающих и амфетамина — так называемыми «чудо-снарядами». Это было начало «каменистого века» Теннесси, продлившегося до конца 1960-х годов. Всё это время его бросало из стороны в сторону, он то подхлестывал себя, то успокаивал: кофе, алкоголем, ноксироном, мелларилом, барбитуратами и амфетамином. Неудивительно, что рассказывать об этом ему было сложно, он безостановочно метался между театрами, барами и отелями. Он писал по пьесе в год, и всякий раз она проваливалась, не успев и месяца продержаться в репертуаре.

В январе 1969 года его навестил брат Дейкин, который тут же решил, что так Теннесси долго не протянет. Будучи католиком, он убедил Теннесси обратиться к вере — в надежде, что его брат хотя бы не попадет в преисподнюю. Годы спустя, в интервью 1981 года для Paris Review , Теннесси делился смутным воспоминанием о встрече со священником-иезуитом, который был «исполнен любви» и решил (скорее всего, вполне резонно), что мистер Уильямс не в силах изучить катехизис. Вместо этого Теннесси как тяжело больной соборовался, после чего был объявлен католиком. Крещение прошло в этом просторном бело-голубом зале. Я представила, как он идет в сопровождении Дейкина и экономки между рядами скамей, машинально повторяет ответы под витражом с изображением Девы Марии, стоящей посреди океана в лучах заходящего у нее за спиной солнца.

Обращение не помогло; он едва ли сознавал, где он и что произносит. Следующее вмешательство Дейкина было более радикальным. В сентябре того же года Теннесси встал, чтобы приготовить себе кофе, и каким-то образом или сел на плиту, или упал на нее, и опрокинул на себя кипяток, получив (по его неоднократным рассказам) ожог то ли второй, то ли третьей степени. В полубредовом состоянии он позвонил приятельнице, и та связалась с Дейкином. На сей раз он забрал брата в Сент-Луис, который тот ненавидел всей душой, и поместил его в клинику Барнса, где Теннесси провел три месяца в запертой палате. Таким образом реализовался самый большой страх Уильямса, и он никогда не простил этого Дейкину, хотя это решение, несомненно, спасло ему жизнь.