Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Ну, с меня довольно. Я ушла с Дункан-стрит и направилась к берегу. Хотелось выкупаться, растворить в воде горечь, которую всколыхнули во мне эти судьбы. Краснолицый мужчина с пони-тейлом крикнул мне вслед: «Хорошего тебе дня, красавица». Прогулка по тихим улочкам, воркование голубей и гомон скворцов, копошившихся в древесных кронах, умиротворяли меня. За углом была школа, за ней — общественный сад, пестревший настурцией, мангольдом, фенхелем и ярко-синими звездочками огуречной травы.

На Саут-стрит красили дом, и какой-то парень сражался с чихавшим мотоциклом, бурча себе под нос: «Вот сукин сын». Звук цепной пилы, шорох листьев, запах жасмина возникли и тотчас исчезли. Вдоль пляжа Кларенс-Хиггс-Бич тянулась полоса полированного черного камня. Подойдя ближе, я поняла, что это Мемориал памяти жертв СПИДа. Здесь была изображена карта островов, а под ней имена умерших: Ричард Кэхил. Стив Венни. Эдгар Эллис. Трой Аней.

Было очень жарко. Море плескалось сразу за мемориалом, и солнце дробилось на нем быстрыми, тревожными искрами. Я долго плелась вдоль огромных отелей на Дог-Бич, наконец разделась и побрела в воду, преодолевая скопления черных водорослей. Иногда под водой я натыкалась на острые камни — кораллы? — затем пошел песок, лежащий плотными мелкими волнами, ступать по ним было очень приятно. Тут всё еще плескались мелкие веточки и плети ламинарии. Вода была теплой и мутноватой, с песчаной взвесью. Я зашла по грудь, окунулась и поплыла к буям.

Здесь охватывала расслабленность, чувство освобождения. Хотя крутившиеся в голове истории пугали, ведь какой-то голосок внутри меня рассказывал, как должно быть приятно отдаться алкоголю, уж он-то поможет покинуть привычную колею, погрузиться на недостижимую глубину, где все звуки приглушены. Утопи свои печали, вот именно. И плывя в этой желто-зеленой воде, напоминающей тоник Gatorade, я вспомнила, что быть похороненным в море — одна из навязчивых фантазий Уильямса. В «Мемуарах» он упоминает приписку к своему завещанию, где указано, как поступить с его телом: «Зашить в чистый белый мешок и выбросить за борт в двенадцати часах морского пути севернее Гаваны, чтобы мои кости покоились не слишком далеко от костей Харта Крейна» [254] Уильямс Т. Мемуары. С. 165. . Харт Крейн, поэт и алкоголик. Что-то от этой фантазии, связанное с текучестью, освобождением и растворением, лежит и в основе истории с Фрэнком, хотя это опять-таки не более чем предположение. Но вернувшись к себе в номер, я обзвонила все судоходные компании, пока не нашла одну, которая взялась вывезти меня завтра утром подальше от берега, чтобы я смогла поплавать в глубоких водах Мексиканского залива, где желал упокоиться Уильямс.

Я встала на рассвете и отправилась в город по улице, на которой стоит Малый Белый дом Гарри Трумэна. У пристани я купила кофе с рогаликом и устроилась завтракать на солнце, стараясь не думать об акулах. Накануне вечером меня обуял дикий страх, я погуглила «атаки акул, Флорида» и узнала, что акула прокусила до кости бедро мужчине близ Марафона, после чего он умер. Я почитала и всякие истории о похоронах в море, стараясь думать только о них и запретив себе представлять разрезающий воду плавник.

В финальной сцене «Трамвая „Желание“» Бланш в ванной комнате чистит перышки, катастрофически не понимая, куда ее отправляют. Она пережила самое худшее: ее изнасиловал Стэнли, бросил и оскорбил Митч, а сейчас она выходит с вымытыми волосами в спальню, плохо осознавая происходящее, и что-то тараторит про грязный виноград.

Знаете, от чего я умру? ( Отрывает виноградину. ) От того, что в один прекрасный день где-нибудь в открытом океане поем немытого винограда. И вот буду умирать… руку мою будет держать молодой, красивый корабельный врач с маленькими светлыми усиками и большими серебряными часами. И все будут говорить: «Бедная, бедная… хинин не помог. Этот немытый виноград препроводил ее душу прямо на небо». ( Благовестят соборные колокола .) В море же меня и похоронят; зашьют в чистый-чистый белый саван и — за борт… в полуденный час, знойным летом… опустят меня прямо в океан… лазурный… ( Благовест .) Как глаза моего первого возлюбленного! [255] Уильямс Т. Трамвай «Желание». С. 119–120.

Тот же образ, в общих чертах заимствованный из рассказа Чехова «Гусев», повторяется в «Ночи игуаны», одной из последних пьес Уильямса, снискавших успех у публики и критиков. Весь этот дурной 1961 год, когда Фрэнк начал сдавать, Теннесси то и дело срывался в новые любовные приключения и тупые пьянки и в то же время интенсивно работал над своей самой милосердной и полной надежды пьесой. Она ставит мучительные, даже слишком настойчивые вопросы о желании и наказании, сексе и разврате; о плате за творчество, о том, можно ли жить, не разрываясь на части. «Игуана» — в какой-то мере противоположность мрачной пьесе «Внезапно, прошлым летом», написанной Уильямсом во время медицинского обследования (в ней поэта с наклонностями хищника, Себастьяна Винейбла, разрывают на куски и съедают уличные мальчишки, которых он покупал для секса).