Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Он с горечью описывает один субботний вечер в середине шестидесятых годов, когда он впервые был в Айове, в качестве аспиранта принимая участие в писательском семинаре. Жена была на работе, дети — на вечеринке, а сам он — в прачечной самообслуживания, в ожидании, когда освободится сушильная машина для загрузки пяти-шести партий мокрого белья. Наконец одна машина освободилась, но не успел Карвер ее занять, как его опередил другой клиент. Он остро ощутил себя неудачником — постылая работа, пустая растрата сил — и понял, что ему никогда не достичь желанной цели. После этого эпизода, пишет Карвер, он совсем разуверился в будущем. И нет никаких сомнений в том, чья это вина:

Дни шли за днями, и всё, что мы с женой свято чтили, считали достойным и важным, все духовные ценности рассыпались в прах. С нами случилось что-то ужасное. Подобного мы никогда не замечали в других семьях… Это было выхолащивание, и мы не смогли его остановить. Мы и не заметили, как наши дети стали командовать парадом. Как ни дико это звучит, в их руках оказались и вожжи, и кнут.

Он заканчивает, обвиняя своих детей в том, что они съели его живьем: «Если огонь и горел когда-то, теперь он погас».

Меня смущает этот вывод, сделанный в 1981 году, когда Карвер уже пять лет как бросил пить. Тут прослеживается присущая алкоголикам тенденция обвинять внешние факторы, вместо того чтобы увидеть собственную роль в нарастающих бедах. Психологи называют это свойство внешним локусом контроля, он типичен для людей с зависимостью. Человек с внутренним локусом контроля склонен думать, что он сам отвечает за свою жизнь и сам принимает решения, совершая те или иные поступки, тогда как человек с внешним локусом контроля стремится винить обстоятельства, склонен к суеверию, ощущает себя во власти внешних сил. Такое чувство бессилия обычно толкает алкоголиков напрямую к выпивке. Чивер говорил о психиатре: «Я думаю, что мои проблемы заставляют меня пить. Он заявляет, что я выдумываю свои проблемы, чтобы оправдать пьянство» [343] Cheever J. Journals. P. 297. .

В «Огне» Карвер полностью снимает с себя ответственность за последствия своего пьянства и перекладывает вину за неудачи своей писательской карьеры и семейной жизни на детей, которые больше всего от него пострадали. Это какая-то духовная слепота, отказ осмысленно связать причину и следствие, хотя бедность, разумеется, способна глубоко повлиять на судьбу писателя.

Процесс исцеления непрост, это не прямая замена плохого на хорошее. Это эволюция, медленная, подчас прерывистая. В другом месте Карвер более честно оценил свое поведение. В 1982 году в стихотворении «Алкоголь» он пишет с намеренной нерешительностью:

Это стихотворение тоже заканчивается провалом памяти: «Но ты не можешь вспомнить. / Честное слово, не можешь вспомнить». На сей раз это похоже на слегка ироничный («честное слово») намек: рассказчик понимает, что его оправданий и умолчаний уже недостаточно, да и поданы они с притворной беспомощностью.

Мне всё не спалось. Шторы были задернуты неплотно. Тьма за окном казалась застывшей и подвижной одновременно. В среде АА бытует изречение, что зависимость — не твоя вина, но исцеление — твоя обязанность. Это звучит довольно бесхитростно, но, как обнаружил Берримен, прекратить обвинять не проще, чем станцевать на голом льду.

Я включила свет и взяла с прикроватного столика карверовский сборник «Все мы». Когда-то давно я заложила в нем стихотворение «Уэнас-Ридж» [345] Carver R. Wenas Ridge // Carver R. All of Us. P. 75. . Оно начинается с того, что автор вспоминает один день своей юности, когда он с двумя друзьями охотился на куропаток. Его девушка только что забеременела, так было и у Карвера весной 1957 года. Парни — он называет их балбесами — подстрелили шесть куропаток, и затем, на гребне над речкой, они наткнулись на огромную гремучую змею, черную и жирную, толщиной с запястье. Она встала в стойку и завела свою зловещую песню. Они попятились и поползли вниз, перелезая через упавшие деревья и пробираясь по оленьим тропам, и всюду им мерещились змеи.

Во время спуска мальчишка молится Богу, но в каком-то уголке его сознания звучит совсем другая молитва: молитва поющей змее. «Верь в меня всегда», — поет змея, и он вступает с ней в «темный, преступный сговор». Последняя строфа возвращает рассказчика во взрослое состояние. «Я ведь выбрался, правда?» — спрашивает он в недоумении и отвечает себе: не совсем. Он вспоминает, что случилось потом, что он отравил жизнь своей любимой жене: «Ложь свернулась клубком в моем сердце и угнездилась в нем». Он взвешивает две силы, страшную гремучую змею против зыбкого, сомнительного существования Бога. И это стихотворение тоже оканчивается неоднозначностью, уклончивостью: