Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Не вполне понятно, как относиться к этим трем письмам, с их перепадами настроения. В первом очевидна нервозность, свойственная недавно излечившимся алкоголикам (сам Карвер иногда называл это состояние «мурашками»). Мы не знаем, почему он всё-таки принял правку Лиша: удалось ли ему унять свою тревожность или не хотелось портить с любимым редактором отношения. То, что он очень высоко ценил Лиша, не вызывает сомнений: «Ты моя главная опора, — писал он ему весной 1980 года. — Старик, я тебя люблю. И это не пустые слова». Однако в дальнейшем Карвер никогда не допускал такой жесткой редактуры. Когда в 1983 году вышел «Собор», Карвер был уже полным хозяином положения, и правка Лиша была чисто косметической.

Новообретенная вера в себя подтолкнула Карвера к отношениям, которые завязались в беспокойный первый год трезвости. Летом 1978 года он влюбился в поэтессу Тесс Галлахер, ангела-хранителя и подругу своей новой жизни. Она жила в недавно построенном доме в своем родном Порт-Анджелесе, куда в самом конце 1982 года перебрался Реймонд. Именно в то время он написал — или, как сказал бы он сам, настиг — одну за другой стайки стихов, увертливых и первозданных, как лосось, который ему иногда снился ночами.

Одно из них я перечитывала столько раз, что почти протоптала в нем тропинку. Оно называется «Там, где вода встречается с другой водой». «Я люблю ручьи и их голоса», — начинает поэт и затем восторженно перечисляет все известные ему названия водных путей и говорит, как они расширяют и орошают его сердце. «Сейчас мне сорок пять лет», — сообщает он.

Он подробно говорит о том, как он любит их, все эти воды, и заканчивает проникновенным коротким высказыванием, неким символом веры или манифестом: «Люблю всё, что меня увеличивает».

Если вы однажды поймете, как понял Карвер, что постоянно отравляете родники, питающие вашу жизнь, то сможете жить так же прекрасно. По сути эти стихи можно считать своего рода Шагом третьим: «Приняли решение препоручить нашу волю и нашу жизнь Богу, как мы его понимали». Тут та же вера в расширение границ, в возможность благословения от косвенных и неожиданных источников.

Мне пришло в голову, что название стихотворения указывает на определенное место. «Небесный дом», как называлось имение Тесс Галлахер, располагался неподалеку от нерестилища стальноголового лосося, ручья Морс-Крик, впадавшего в пролив Хуан-де-Фука. Карвер там часто гулял и рыбачил, и он говорил именно об этом слиянии, когда писал о местах, которые ему представляются особыми и священными. Мне это близко: я тоже неравнодушна к воде, и была счастлива, когда вышла к этому самому ручью, бродя по здешним местам.

Мы приехали туда вечером, возвращаясь по трассе 101, и оставили машину неподалеку от моста. Под ним бежал бутылочно-зеленый суетливый ручей, пробиваясь между ошлифованными водой скалами и валунами. Мы увидели дорожку, которая, казалось, должна вывести на взморье, хотя поначалу огибала странно расположенный комплекс домов. По обочинам дороги встречались старые знакомцы: пастушья сумка, крапива, подмаренник, одуванчики. Но мне пришлось заглянуть в мой «Справочник по Тихоокеанскому Северо-Западу», чтобы определить местный вид ивы, Salix scouleriana , и малину великолепную.

Песчаный берег был усеян корягами. Некоторые из них были огромны: целые вывороченные с корнем деревья, с корой, истертой до приятной на ощупь серо-бежевой шелковистости. Между крупных, как страусиные яйца, камней всевозможных оттенков — бледно-желтых, бронзовых, темно-серых, разноцветных — росла армерия. Камни попадались и полосатые, и рябые, и бледно-розовые. Я стала собирать деревянные кругляшки, обточенные водой щепки. Волны в своем полифоническом движении то решительно бросались на берег, то отступали, струясь и причмокивая. Вблизи море походило расцветкой на серого тюленя: с темными крапинами, как капли дождя на мощеной дороге.

В нескольких ярдах отсюда Морс-Крик впадал в море: ручей мчался по полосе темного песка, по гальке, перескакивая валуны. Он бежал здесь очень быстро, глубина его была фута четыре, он горбился, толкался, пыхтел, комкая водную гладь в сверкающие складки. Я встала на колени, опустила руку в воду и вздрогнула. Ручей сбежал прямо с гор: талая вода с крошевом льда, прозрачная и вяжущая, как джин. Две черно-белые птицы пролетели у меня над головой, с трудом удерживая курс против ветра. Пошел дождь. Я встала на ноги и прислушалась. По морю пыхтел паром. На горизонте была едва различима бороздка Виктории, запятнанная клочьями облаков.