Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Рассказ не отпустил меня и наутро. Сегодня мы покидали Порт-Анджелес, и я встала засветло. Вечером нам предстояло вернуться на автомобиле в Сиэтл, а назавтра — вылететь из аэропорта Сиэтл/Такома. Я еще не во всем разобралась. Да, я так давно уехала из Англии, и мне пора вернуться домой, выспаться в своей постели. И всё же оставалась еще одна вещь, которую мне хотелось тут сделать.

Я оделась и вышла на улицу. Было очень холодно. Горы были щедро засыпаны сахарной пудрой. С них стекал туман, заполняя долины. Я включила двигатель машины и поскребла кредитной картой лед на ветровом стекле. Дважды я свернула не туда: один раз выехала к японской бумажной фабрике, другой раз — к летному полю, но наконец нашла дорогу к кладбищу Оушен Вью и запарковалась под деревом, с которого капало.

По краю поля росли сосны, за ними был обрыв к океану футов в четыреста. Я слышала движение волн, мягкий, сочный, баюкающий, немыслимо богатый звук. В сентябре 1987 года Карвер рыбачил поблизости на своей лодке с другом, когда они увидели наверху, на отвесном берегу группу людей. «Хоронят кого-то», — сказал он и отвернулся к морю. Он уже месяц кашлял, но еще не знал, что у него рак легких.

Небо было подернуто облаками, похожими на молочную сыворотку. Могилу Карвера я узнала по фотографиям: черный мрамор с выгравированным на нем стихотворением «Последний фрагмент». Но оказалось, что это двойное надгробие. Другой могильный камень стоял в ожидании Тесс Галлахер. Надписи были схожи: Поэт, Автор рассказов, Эссеист , но дат на ее камне не было. Между ними был металлический обод с пожухлыми искусственными цветами и еще одна плита с текстом стихотворения «Чистый навар». Под обоими стихотворениями подпись Карвера.

Под скамьей я нашла черную металлическую коробку, о существовании которой слышала. В ней лежал пакет с застежкой зип-лок, в нем — перекидной блокнот. Я достала его. Солнце тянулось ко мне сквозь деревья густыми медовыми лучами. Это была книга посетителей. Больше всего записей Тесс Галлахер, но много и тех, что сделаны старыми друзьями или посторонними. Одни признавались, что творчество Карвера было для них жизненно важным, другие говорили о зависимости, и их тон был такой, будто они обращались к священнику или наставнику АА, к кому-то неосуждающему и сочувствующему.

«Транжирить деньги — это то же бегство, что и алкоголь, — писал один. — Мы все пытаемся заполнить свою пустоту». Другой: «Я запил… крепко. Надеюсь, если я могу держать голову над водой, то не утону. Вчера мне стукнуло двадцать три». Тесс ответила на эту запись: «Рей сказал бы: храни веру, хватайся за соломинку и обратись к АА».

Вера! Исцеление зависит от веры, той или иной. Сказав однажды, что не верит в Бога, Карвер подчеркнул: «Но должен верить в чудеса и возможность воскрешения. Тут нет вопросов. Каждый день я просыпаюсь, и я радуюсь, что проснулся». Это та самая вера, которая проявилась в его поздних рассказах: «Собор», «Поручение», «Близость», хотя ее проблески заметны и в более ранних вещах.

Удивительно, что эти незнакомые с Карвером люди доверились сочиненным рассказам, поверили в способность литературы уврачевать боль, смягчить одиночество. Ведь и я стала читателем, потому что жизнь моя была невыносимой. В 1969 году, за шесть лет до обретения трезвости, Джон Чивер давал интервью Paris Review , и его спросили, чувствует ли он себя богоподобным за пишущей машинкой. Возможно, его ответ показался бы вам самообманом (этим словом Берримен исчеркал всю корректуру своего собственного интервью). Но возможно, и нет. Возможно, его надо принять за чистую монету:

Нет, я никогда не чувствовал себя подобным Богу. Нет, это чувство абсолютной полезности. У всех у нас есть возможность управлять своей жизнью: в любви, в любимой работе. Это ощущение восторга, только и всего. Мы говорим себе: этим я полезен, это я умею делать основательно, с начала и до конца. Это позволяет вам ощущать свою значимость. В общем, вы придаете своей жизни смысл [347] Cheever J. The Art of Fiction No. 62 // Paris Review. .

И вот я думаю о них обо всех. О мальчике Фицджеральде, стоящем навытяжку в белых парусиновых штанишках, поющем «В дальнем городе Колоне» и готовом умереть от стыда. О Берримене-подростке, едущем в Тампу на похороны отца («Как я вел себя в автомобиле?»). О Чивере в синем саржевом костюмчике, из которого он уже вырос, о Чивере, увязшем в своем «унизительном подростковом одиночестве» [348] Cheever J. Journals. P. 77. . Об Уильямсе, когда он был еще Томом и носился сломя голову по улицам Сент-Луиса, испытывая или усмиряя свое бешено бьющееся сердце. О девятилетнем Хемингуэе, который пишет отцу в самом раннем из его сохранившихся писем: «Я выловил в речке шесть мидий и какую-то водырасль [349] Водырасль: в оригинале «some weat», непонятное слово, которое могло бы быть детским или местным словцом; но можно допустить, что Эрнест написал с ошибкой «wheat» (пшеница). — Примеч. пер. длиной в шесть футов» [350] Hemingway E. Selected Letters. P. XIII. .