Борис Заборов - То, что нельзя забыть [журнальный вариант]

После случая на тропе я не знал, как быть. Одна надежда, что Ира не опо-знает меня на пляже. На пляже все люди выглядят иначе. Так и случилось. На следующий день я передал ей подарок от Влада, и Ира пригласила меня к себе. Мы сидели в саду, ели фрукты под разросшимся фиговым деревом. Марс, ее немецкая овчарка, лежала у ее ног. Разговаривали, как давние знакомые. Уходить не хотелось. Ира это чувствовала и предложила спуститься к морю. Я с радостью принял предложение. Мы устроились на большом, теплом, плоском, как утюг, камне у самого берега. День катился к закату, когда Ира предложила искупаться.

Мы поплыли от берега вдаль. Я плыл за ней в фарватере. Время от времени она оборачивалась и спрашивала, не хочу ли вернуться. Я никогда не заплывал в открытое море так далеко, поэтому не знал своих возможностей. Мы были в воде уже не менее сорока минут. Я оглянулся. Горная гряда с характерной зубчатой вершиной Ай-Петри возвышалась доисторическим силуэтом над погруженным в ночь ландшафтом. И мы двое, она и я, одинокие и беззащитные в этом молчаливом Черном море, безграничном в черной ночи под безмерным, светящимся мириадами отверстий черным ситом, из которого время от времени выпадала звезда, оставляя за собой светлый шлейф, и угасала где-то в таинственной бесконечности.

Надо возвращаться, сказала Ира, и мы повернули в направлении городских огней. Когда вышли на берег, я почувствовал усталость и радость тверди под ногами.

После этого заплыва мы уже не расставались. Я засыпал, полный впечатлений дня, и просыпался с радостной мыслью о встрече на пляже. Вечером мы шли пешком через Воронцовский парк, выходили на нижнюю дорогу, ведущую в Мисхор на «стекляшку». Так называлась танцплощадка в Мисхоре. Каждый вечер туда и обратно мы шли по дороге в пьянящих запахах сухого кедра и кипарисов, в яростном перезвоне многозвучных цикад.

Время практики подходило к концу. Ира оставалась в Алупке еще на месяц, до начала учебы в Московском университете. Чтобы прожить этот месяц в Алупке, денег у меня не было. И день расставания пришел. Как приходят все дни…

Со своим товарищем Жорой Туфанцевым добрались автобусом до Симферополя. Вечером того же дня должны были разъехаться по домам. Он — в Ленинград, я — в Минск. Смирение перед преградами, которые выстраивает жизнь, давалось мне всегда тяжело. До вечерних поездов оставалось много времени, и я предложил Жоре попытаться найти в Симферополе книжное издательство. Он посмотрел на меня с недоумением. Я напомнил ему, что наш общий приятель Женя Бачурин, который учился с нами до исключения из Академии, родом из Симферополя и что его отчим, как он рассказывал, руководит симферополь-ским издательством детской литературы.

— Ну и что из того? — спросил Жора. — Допустим, что мы найдем это издательство. Нам повезет, и отчим Бачурина окажется на работе. Что ты скажешь ему?

— Скажу все, как есть. Что в его руках моя судьба! — патетически и страстно воскликнул я.

Жора был преданным другом. К тому же в тот момент жизни он тяжело переживал влюбленность в чешскую студентку Власту. Мое состояние он понимал. Мы разыскали издательство, и отчим Жени Бачурина оказался на месте. Он выслушал мою вдохновенную исповедь. Порывшись в завалах на своем столе, сказал:

— Вот у меня горящая рукопись, книгу надо сдать в производство к сентябрю. Необходимо сделать обложку, титульный лист и не менее восьми полосных иллюстраций. Возьметесь?

Я ответил за двоих. На титульном листе рукописи было указано, — с тех пор прошло шестьдесят лет, я помню: Платон Воронько. «Сказ о Чугайстере».

— Вам, конечно, нужны деньги, — утвердительно произнес отчим Жени Бачурина и выдал тут же нам, ошалевшим, аванс.

Мы возвращались в Ялту тем же автобусом и читали написанную в стихах поэму, передавая друг другу страницы. Это была пропагандистская чушь о народном герое-мстителе, казаке Чугайстере. Да разве это имело какое-либо значение!

Добравшись до Алупки, позвонил из автомата. Трубку сняла Ира. Сказал, что я в Алупке. Она серьезно встревожилась. Я должен был в этот час быть в поезде. Сказал, что иду к ней. Ира вышла навстречу, и мы встретились на той же тропинке, между зарослями колючек и падающими к морю пятью кипарисами, где увиделись в первый раз.

Впереди еще целый месяц ежедневных свиданий. Ничем не замутненной радости быть, благодарения жизни и ее откровениям.

В этот продленный каникулярный месяц я стал бывать в доме у Иры и перестал удивляться ее поэтическим познаниям. Обладая от природы замечательной памятью, она могла читать наизусть бесконечно, изумляя наших друзей-поэтов. «Как редко дружат ум и красота», — посвятил Ире стихи поэт Игорь Шкляревский, друг юности…