Григорий Аросев - Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

О тех месяцах остались два бесценных свидетельства – десять писем Набокова жене из тюрьмы (их было больше, но сохранились не все), которые были отдельно изданы под названием «Письма из “Крестов”», а также длинный очерк «Тюремные досуги» (по современным стандартам – почти 60 страниц), где Набоков вначале коротко описывал свой опыт посещения петербургской тюрьмы в качестве юриста и общественного деятеля, а далее описывал свои арестантские переживания. «Тюремные досуги» были написаны и опубликованы (вначале в газете «Право», потом отдельным изданием) в том же 1908 году.

Вообще при чтении этих текстов, не покидает несколько настойчивых мыслей. Первая: Набоков совершенно не пострадал за время заключения ни физически, ни морально (в письмах он подчеркивал, что «бодр, спокоен и весел», а в «Тюремных досугах» вспоминал, что сам факт нахождения в неволе не вызвал в нем никаких специфических ощущений – разумеется, хорошо понимая и упоминая то, что краткий срок заключения весьма ободряет). Условия содержания, описываемые им, были тепличные. «Меня не обыскивали, вообще обращались вежливо, любезно», – писал Набоков. По сути, его переместили, выражаясь нынешним языком, в профилакторий строгого режима. И на основе набоковского опыта решительно невозможно делать какие-либо выводы о тогдашних тюремных порядках. Наказание депутатам было серьезным, но все-таки символическим. Вторая мысль: вопреки всему этому, В. Д. Набоков в очередной раз, на сей раз на своем опыте, осознал важность и радость свободы. И третья: Набоков только укрепился в своих либеральных убеждениях.

В первом же письме Елене Набоков детально описал свой тюремный быт. Владимир Дмитриевич сидел в просторной камере под номером 730, на втором этаже, из окна были видны Нева и купол Таврического дворца (впрочем, до окна еще надо было дотянуться – Набоков со своим ростом выше среднего мог только на цыпочках). Символично, что виден был именно Таврический дворец – где заседала первая Дума, «набоковская». (Вторая Дума просуществовала немногим дольше первой, так что на момент отбывания Набоковым тюремного заключения работал уже третий созыв.)

Камеру постоянно проветривали, параша была чистой, не пахла – сам Набоков предположил, что ее недавно привезли, но отмечал, что ранним утром, когда параши чистили и выносили, вся территория наполнялась ужасным зловонием, которое, впрочем, быстро и бесследно исчезало. Отдельно Набоков отмечал, что воды ему хватало с избытком, включая кипяток, и это в данном случае не было простым перечислением: воду к «Крестам» просто не подвели, поэтому вопрос водоснабжения стоял всегда остро. Еда у Набокова была разнообразной и свежей, предметы личной гигиены не запрещали, включая одеколон. Парашу приходилось убирать самостоятельно, а кровать была жесткой и узкой, а еще на нее запрещалось ложиться с шести утра до восьми вечера, но Набоков приспособился. Он писал, что попросил у врача специального разрешения на отдых только в дни июльского зноя.

Непосредственно с «досугом» у Набокова тоже все было в порядке. Он вставал в пять утра, ложился в десять вечера, а в промежутке успевал (по собственному признанию) не только завтракать-обедать-ужинать и совершать прогулки по тюремному двору, но и читать, заниматься гимнастикой, учить итальянский язык (!) и просматривать литературу и периодику по уголовному праву. В общем, он всеми силами занимался главной тюремной задачей, которую сам для себя сформулировал: «упразднением праздности».

В следующих письмах Набоков отдавал через жену распоряжения слуге, что тому следует принести в тюрьму – три простыни, три мохнатых полотенца, новые воротнички, два темно-зеленых галстука… Все это с точки зрения тюрьмы совершенно несерьезно. Это понимал и сам Набоков. Он писал, что эти три месяца «доставят нам больше лавров, чем терний». Он, конечно, не хотел бы сидеть в тюрьме «из-за пустяков» (ближе к концу срока он называл свою отсидку «дурацкой, позорной и низкой комедией»), но он прямым текстом писал, что «для всей исторической картины наше заточенье очень важная и нужная черта» [20] Цит. по: http://az.lib.ru/n/nabokow_w_d/text_1908_pisma_nabokova_zhene.shtml . .

Приятно читать нежные слова, обращенные Набоковым своей жене: «Радость моя, мое солнышко, я был несказанно счастлив видеть сегодня твое дорогое, родное личико и слышать твой обожаемый голосок. Я стараюсь не слишком это показывать, чтобы не растрогать тебя и себя, но теперь я мысленно обращаю к тебе все нежности, которые не мог сказать. Боюсь одного, что эти свидания тебя расстраивают, это меня мучит» [21] Там же. . (Подобных пассажей с некоторыми вариациями было много.) И чуть позже: «Ведь ты – самое дорогое, что у меня есть на свете» [22] Там же. . С учетом слухов, которые ходили о расчетливом характере женитьбы Набокова, это по-человечески удовлетворяет любопытство и отвечает на многие вопросы. И еще интересный нюанс: именно в этих письмах В. Д. Набокова впервые возникает домашнее прозвище его старшего сына, будущего писателя. Оригинал Набоков не хотел его в простоте называть Вовой или Володей. Для отца он был ни много ни мало Lody !