Цви Прейгерзон - Дневник воспоминаний бывшего лагерника (1949 — 1955)

6.2.58 — Этап! Стариков и инвалидов, как говорят, переводят в Абезь. Среди них Мительман, Либерман, Немировский. Был также этап в центральную Россию — в Костромскую или Владимирскую область. Я тоже был в списке этапируемых, но я пошел на прием к Павлову и попросил оставить меня в Воркуте. Он неохотно вычеркпул меня из списка.

Мне было жаль расставаться с Мительмаиом. С этим человеком я прожил несколько лет в одном бараке. Мне помнится его рыжая холеная бородка, его анекдоты. Я привык к его вечному курению, низкому голосу, когда, бывало, его осенит и он вдруг запоет. Я любил даже его нервозность.

Павлов относился ко мне очень плохо. Он не согласился вывести меня за зону. Возможно, тут сыграл роль какой-то стукач. В течение всего лета я продолжал проживать в 40-м лагере, правда, в зоне облегченного режима. Я вспоминаю об этом периоде с сожалением. Я занимался на работе интересным для меня с профессиональной точки зрения делом, а в квартире Сольцев я встречался с друзьями…

Бандес — литвак, бейтаровец, лет 30-ти с небольшим. Энергичен, с копной черных вьющихся волос. И он, и его жена Этеле знали иврит. Очень приятно было встречаться с этой парой. Особенно мне была по душе Этеле — невысокого роста, близорукая, любившая петь на иврите, покачивая в такт песни головой, как это делают дети. У Авраама Бандеса тоже был хороший слух. Маленькая Сонечка (она же Сара), дочь Сольцев, очень любила Авраама. Как только он появлялся в их доме, он сажал ее на колени и они начинали играть. У меня хранится фотография этой дорогой семьи. Сонечка в середине, в ее косички вплетены белые ленты, и воротничок, и пуговицы у нее тоже белые. Глаза у этой девчушки черные, а в выражении лица что-то шаловливое. Она пела на иврите песню «Это не чудо, если есть такие ночи». Пела она и «Журавли». Родители слушали и радовались. У Сонечки слух был несколько слабоват, в этом она походила на своего отца — Хаим тоже был не из больших певцов. Справа на снимке — Нехама. Ее глаза немного испуганы, это от близорукости. Нехама — очень хорошая женщина, преданная мужу и детям, гостеприимная, приветливая. Короче — светлый луч под серым северным небом. Своим теплым отношением она скрашивала нашу жизнь, смягчала одиночество и горечь, выпавшие на нашу долю. Она очень любила Хаима, тоже весьма гостеприимного и любящего людей. Почти все, кто собирался в квартире на Рудницкой улице, были арестованы за то или иное участие в еврейских делах, многие из них были «узниками Сиона». С большой теплотой я вспоминаю всех этих людей…

7.2.58 — То лето, помнится, было теплое, намного теплее прошлых. Вода в реке Воркута настолько нагрелась, что люди стали купаться. Вспоминается выходной день, когда Хаим, Нехама, еще несколько наших друзей и я провели на берегу реки целый день. Все мы загорели, а у меня даже «слезла» кожа. Это было приятное ощущение — юг на Крайнем Севере. С большим наслаждением я вспоминаю этот день — наши беседы, шутки, прыжки в воду. Солнце жгло оголенные тела. На реке — лодки, среди них и одна парусная. Болтала Сонечка, мы тихо напевали…

С конца июля или с начала августа я стал часто купаться в реке по дороге на работу или с работы. Купанье в прохладной воде — что может лучше освежить и ободрить?! От радости хотелось петь, мысли улетали в небо…

Я еще ничего не рассказал об Иосифе Борисовиче Урмане. Он с женой Кларой Исаевной жили в Черновцах. Незадолго до ареста они переехали в Москву, где он преподавал иностранные языки в каком-то вузе. После освобождения вернулся в Черновцы, теперь ему лет 50. Детей у них нет, его жена — приятная и культурная женщина. Урман жил в Воркуте вне зоны, работал в ППЧ лагеря нормировщиком. Урман хорошо говорил на иврите, любил еврейские песни. У него я научился песне «О, построим!» («О, ибонэ!»).

Урман был лысым, голос у него был мягкий, приятный, глаза голубые. Он много видывал на своем веку. Общение с ним доставляло радость.

Иногда у Хаима мы устраивали небольшие пирушки — это всегда было приятным событием… На такие встречи приходили Лейбуш, Давид, Керлер, Шенкар и другие. Все мы, кроме Хаима и Шенкара, хорошо выпивали. После этого мы пели от всего сердца. Кантаржи пел приятным и душевным голосом, я его поддерживал. Керлер, Баидес, Урман и другие тоже включались в общее пение. Все, бывало, портил Давид Коган. Но песню «Ломир зих ибербейтн» («Давайте помиримся») даже Давид не мог испортить. Давид потешал собравшихся, особенно когда немного выпивал — с ним бывало приятно сидеть в компании. Нехама занималась в те дни сватовством Давида с какой-то девицей из Вильнюса. Девица, видимо, была не нарасхват… Она хотела женить Давида на себе по переписке. Писала ему несколько раз, прислала и фотокарточку. Надо сказать, она выглядела приятной девушкой. Типичное еврейское лицо, глаза-вишенки, прямой нос, располагающий облик. Мы все были за этот брак, даже уговорили Давида написать ей ответ (ему это было сделать не так просто). Но все это ни к чему не привело: Давид так и остался холостяком.