Александр Николаев - Так это было

Правда и то, что Сталин не только объявил всех пленных изменниками, но и продолжал делать все возможное, чтобы еще больше утяжелить их жизнь в лагерях.

Большая часть лагерных палачей, многие полицаи и их начальники были специально подготовленными, засланными чекистами и патетическая речь Молотова о фашистских зверствах над пленными — не что иное, как «крокодиловы слезы».

В Орле я пробыл недолго. Вскоре большую партию пленных перевезли в Брянск.

Огромный лагерь в поселке Урицк, на бывшем вагоностроительном заводе. Многоярусные сплошные нары в цехах, кишащие вшами и клопами. Многие пленные от пресной, скудной пищи болели цингой. Команды, отправлявшиеся на лесоразработки, ели там всякую зелень, но это мало помогало. К тому же толстые бревна грузили там на платформы накатом, и многие пленные, обессилевшие от голода, получали тяжелые увечья или отправлялись на тот свет. На работу в лес шли главным образом новички или те, кого гнали туда насильно.

Каждый день от голода и тифа здесь умирало сорок-пятьдесят человек. Обычно утром, после отправки команд на работу, фельдфебель в сопровождении полицаев обходил все цеха, где содержали пленных. Каждого лежащего он бил палкой по спине или по ногам. Если несчастный уже не двигался — фельдфебель, щелкнув пальцами, давал знак полицаям, и те оттаскивали или просто сталкивали умершего в проход, откуда другие полицаи тащили труп к выходу и клали на колымагу.

Иногда бедняга, очнувшись, слабым голосом пытался убедить полицаев, что он еще не умер. В ответ те обкладывали его трехэтажным матом, втолковывая, что фельдфебель знает лучше: умер он или нет.

Каждый день по утрам несколько колымаг, запряженных доходягами из пленных, с нагруженными навалом трупами медленно выползали из ворот лагеря. У большинства умерших глаза были открыты и лица их с оскаленными челюстями застывшим взглядом смотрели в голубое небо, как бы ища там на все ответа…

В лагере жилось лучше тем, кто по прибытии, еще не ослабев, попадал на сравнительно легкую работу, где сносно кормили. Но туда мог попасть не всякий. Подкупленные полицаи отправляли на легкую работу или своих знакомых, которые вечером им что-нибудь приносили, или новичков крепкого телосложения. Часто в таких командах находились люди одной национальности: грузины, азербайджанцы, татары, киргизы.

Русские держались врозь. Дружно жили, как правило, только земляки. Я тоже встретил было такого человека, с которым, как оказалось, мы жили недалеко друг от друга. Мы часто вспоминали знакомые края, помогали один другому, стерегли наши пожитки. Потом земляк мой поступил в полицию. Увидев, как однажды он ударил палкой больного татарина, я перестал с ним здороваться и по возможности избегал встречи.

Для командного состава выход на работу не был обязателен (Да и рядовые или младший комсостав шли туда главным образом, чтобы подкормиться. Притворившись больным, любой мог остаться в лагере). Несколько раз я все-таки занимал утром очередь у ворот и отправлялся с какой-нибудь командой.

Но всякий раз получалось как-то неудачно. Или нас гнали в лес, где в обед мы ели привезенную из лагеря холодную баланду, или попадали в эсэсовскую часть, где одуревшие от лени молодчики в черном обмундировании щедро раздавали оплеухи и зуботычины еле державшимся на ногах пленным.

Но и в лагере оставаться было тяжело.

Ретивые полицаи, чтобы выслужиться, рыскали по лагерю, отыскивая какой-нибудь непорядок или желая стянуть вещи умершего. Иногда они захватывали на месте преступления больного, который не мог дотащиться до уборной и оправлялся по малой нужде у стены цеха. В лучшем случае провинившийся отделывался ударом палки и нарядом на чистку ассенизационной ямы. Очень часто нарушителя порядка дюжие полицаи тащили к железной скамье посреди двора, стягивали с него штаны, и начиналась порка… Такие моменты, когда слух резал крик истязуемого и кулаки сжимались в бессильной ярости, были для меня самыми тяжелыми.

А силы с каждым днем убывали. Утром я выходил из барака получить пайку и отвар из хвои, который приготовляли санитары из пленных, чтобы предотвратить цинготные заболевания. Днем лежал где-нибудь в тени. Бросил курить.

Мой земляк вспомнил обо мне и предложил «протолкнуть» меня в полицию. Я послал его подальше и на этом наши отношения с ним окончательно порвались.

Еще в Орле одному полицаю приглянулись мои сапоги. Зная нравы этого отребья, я «уступил» их ему в обмен на ботинки.