Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— Че будет? — не отступал мужик. — А концы в воду и пузыри вверх — вот че будет.

— А ты не стращай! — выкрикнула со злобой бабка Парашкева. — Не пужай, говорю!

— Я не пужаю, — сказал мужик, — я говорю, концы в воду и пузыри вверх — вот тогда че будет.

Мама спросила, и в ее голосе тоже почувствовалась угроза:

— А ты какого конца ищешь? Какой твой предмет в этом?

Дескать, какое намерение твое, к чему, мол, ты это говоришь?

— Дак ведь я, — начал вдруг будто оправдываться мужик, — дак ведь я и сам-то не все знаю. На что вороне большие разговоры-то? Мое дело сказать, что мне велели. А там как знаешь.

Попятился мужик к двери, опять перекрестился, поднял глаза в потолок и начал говорить заученно, будто ни к кому не обращаясь:

— Истинно говорю, не ходи по пути, где развалины, чтобы не споткнуться о камень. Не полагайся и на ровный путь.

Выскользнул из комнаты и пропал, как будто его и не было.

Мы подбежали к окну и недолго ждали, чтобы еще посмотреть на него. Мужик выскочил из дома, запахнулся в тулуп, аккуратно уселся в сани, ударил вожжой по лошади и вскоре скрылся из виду.

— Вот, — сказала бабка Парашкева, — говорила я Егору: доездишься со своей коммуной. Убьют где-нибудь, а он, головушка забубенная, будто не знает ничего.

— А я уж ему и говорить боюсь, — ответила мама. — Ты знаешь, какой он своенравный.

Обе насупились, притихли. Но когда отец приехал, никто ему ничего не сказал — побоялись.

А надо было рассказать, может, и он был бы после этого поосторожнее, повнимательнее. Несчастье на человека почти никогда не обрушивается неожиданно. Если он думал бы больше о возможности беды, то заметил бы раньше ее приближение, ибо еще задолго до нее можно почти всегда заметить тайное или явное предупреждение о ней. Только мы ведь не любим смотреть в оба глаза, и потому смысл происходящего становится ясным лишь после того, как катастрофа уже разразилась.

Вскоре новое событие потрясло всю коммуну.

Для постройки нового, большого двухэтажного дома коммуна получила наряд на лес. Мужики у деревни Ваговщина, в десяти верстах от Малого Перелаза пилили лес на стены, а молодые ребята, в их числе наш Иван, вытаскивали его на дорогу и на дровнях отвозили домой.

Сначала все было хорошо. За день они успевали проехать десять верст порожняком и к вечеру возвращались домой с бревнами. Но однажды вернулись поздно вечером избитые и в разорванной одежде.

— Кто вас так? — спросил Ивана отец.

— Содомовские мужики.

— За что?

— Да так, за здорово живешь.

— Ну-ка, расскажи, как было-то?

Иван рассказал:

— Едем с бревнами из Ваговщины. Уже Большой Перелаз проехали. Все ничего. Вдруг слышим: «Выворачивай!» Мы поднялись, смотрим. Это содомовские мужики порожняком в село едут и нашему обозу кричат: сворачивай, дескать. Остановились мы, собрались у Гриши Жабрея — он первый ехал. Содомовцы тоже остановились. Глядим, мужики из саней вылезают и к нам идут, бичами размахивают. «Вот выворачивай, и все!» — орут. А куда мы вывернем с бревнами-то? Путь убродный. Снегу по грудь будет. Да и снег-то вязкий да топкий, рыхлый, как песок. А они опять: «Выворачивай, да и все!» Сошлись мы в голову. Смотрим, порожняком едут. На восьми санях. Пустые совсем. А мы с бревнами. «Помилуйте, — говорим, — да вам же легче свернуть. Вы порожние». Ну, подошли они эдак к нам. Их десять мужиков. А у нас только я, да Гриша Жабрей, да Митя Ососкин, да Саня Архиерей, да Авдотья-Мишиха. Ну а мужиков-то только Вася Матюшин. Да ведь и он, Вася Живодер, знаешь какой. В сторону отошел. «Нечего, — говорит, — мне там делать. Отъездился я, хватит. Завтра, — говорит, — опять в волость ухожу, место мне подыскали». Подошли мужики и давай наших лошадей с дороги спихивать. Ну, драка-то и произошла. Авдотья-Мишиха укусила одного, так они ее в сугроб: тулуп с нее сняли, да юбку на голову задрали, да прямо голую в снег. Мы, конечно, драться. Но рази справишься с ними! «Погодите, — говорим, — наши мужики придут, дак они вам не так наломают». А они только усмехаются да кричат. «Мы, — говорят, — всю коммунию вашу с дороги выбросим, чтоб не мешалась!» Сели в сани и умчались. А Вася Живодер нас же и упрекать начал. «Не надо, — говорит, — было связываться. Подобру-поздорову, — говорит, — пропустили бы их, дак и драки не было бы».

Рассказ Ивана всех нас привел в состояние крайнего озлобления и гнева.

— Ну вот, — сказала мама, — ребят посылают одних. Хорошо еще, не убили никого.

— Ниче, разберемся, — твердо ответил отец.