Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Особенно эта направленность на провиденциального собеседника усиливается в годы подавления свободы печатного слова. Бродский говорил: «Цензура способствует совершенствованию метафорической речи. Метафорических оборотов. Потому что, когда не разрешается сказать „тиран“, можно сказать „этот человек“ и это придает определению некое ускорение, метафорическое ускорение, если хотите» [408] Бродский И. А. Книга интервью. C. 49. .

Это может показаться парадоксальным, но Бродский неоднократно повторял эту мысль. Сьюзен Сонтаг вспоминает его слова: «Цензура полезна для писателей. По трем причинам. Во-первых, она объединяет всю нацию в сообщество читателей. Во-вторых, она выстраивает перед писателем стену, барьер, который нужно преодолеть. В-третьих, она усиливает метафорические свойства языка (чем жестче цензура, тем более эзоповым должен становиться язык)» [409] Сонтаг C. Сознание, прикованное к плоти. Дневники и записные книжки 1964–1980. C. 468. .

В этих соображениях о цензуре важным кажется не столько эзопов язык, сколько представление о сообществе читателей. Все большие поэты так или иначе ориентируются на такое сообщество и зависят от него. Но у каждого своя стратегия поиска своего читателя и разговора с ним. Только два русских поэта использовали для этого разговора весь потенциал «неопределимой единственности», возникающей за счет употребления в стихе указательных местоимений, оторванных от того, на что они указывают — Ахматова и Бродский. Мы видели, как это происходит в поэзии Ахматовой, обратимся теперь к текстам Бродского.

Для начала — несколько характерных случаев использования неопределимой единственности в разных стихотворениях Бродского, для удобства сведенные в таблицу:

По этим примерам видно, что, так же как и Ахматова, Бродский загадывает читателю загадку, дает ему ключ, но при этом не указывает, где находится замок, который этим ключом отпирается. Комментарии к текстам отчасти помогают разобраться в этой головоломке, но не все случаи — а их много — прокомментированы и не у всех читателей этот комментарий под рукой. И тем не менее Бродский многократно повторяет эти «указания в никуда».

Чтобы разобраться, как они работают, обратимся еще к одному его стихотворению, связанному с Ахматовой. Это написанное в 1982 году «Келломяки», которое можно назвать своего рода упражнением в неназывании. Этот текст требует от читателя постоянно расшифровывать намеки и иносказания, иногда совсем простые, иногда требующие хорошего знания литературы и серьезного размышления.

Начинается все с заглавия. Келломяки — финское название поселка Комарово, того самого, где находилась знаменитая ахматовская Будка, как она называла неказистую, выделенную Литфондом дачу, где Бродский познакомился с Ахматовой и многократно встречался с ней, и где Ахматова похоронена. Стихотворение включено в сборник «Новые стансы к Августе» и очевидным образом обращено к героине этого сборника, М. Б., с которой Бродский прожил несколько недель в Комарово. Однако при этом оно представляет собой своего рода этюд в ахматовских тонах, по крайней мере, в части использования «неопределенной-неопределимой единственности».

Называя стихотворение несуществующим более именем места, Бродский задает утопическое пространство памяти (а слово утопия , как известно, можно перевести с древнегреческого как «нет такого места»). Поселок Келломяки, находящийся на той части Карельского перешейка, которая отошла к СССР по итогам «зимней войны», когда, согласно Московскому мирному договору 1940 года, была аннексирована значительная часть Карельского перешейка, перестал существовать в 1948 году.

Его переименовали в Комарово. В то время там активно строились советские академические дачи, одной из первых была дача президента АН СССР ботаника В. Л. Комарова, умершего в 1945-м, и его имя было дано поселку в процессе массовой замены финских названий на русские.

Бродский эту историю знал, в его кругу было принято шутливо называть поселок «Академяками», но когда он называет стихотворение «Келломяки», для него важна не столько финская история места, сколько то, что оно больше не существует для него, оставаясь только в памяти. Его вообще привлекала проблема переименованных городов: Петербурга/Ленинграда (эссе «Путеводитель по переименованному городу»), Кенигсберга/Калининграда (стихотворение «Einem Alten Arkhitekten in Rom»), Келломяки/Комарово.