Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Бродский упоминает, что с тех пор они с Лоуэллом виделись достаточно часто, в том числе в Нью-Йорке, и не исключено, что американский поэт перед поездкой в Италию снабдил автора «Декабря во Флоренции» рядом практических советов.

Надо заметить, что Лоуэлл страдал на протяжении многих лет психическим расстройством, и в период обострения, в 1957 году, находясь в Массачусетской психиатрической клинике, он, по словам врача, «хотел быть вторым Данте и думал, что он может им быть» [343] Jamison K. R., Traill T. A. Robert Lowell, setting the river on fire: a study of genius, mania, and character. New York: Alfred A. Knopf, 2017. C. 15–16. . Такое «вживание» в других авторов на грани патологии вообще было характерно для Лоуэлла: «…в разные периоды времени и в разных больницах он верил, что он Т. С. Элиот, Шекспир или Гомер и соответственно штудировал их произведения» [344] Там же. C. 16. .

Для Бродского характерно самоотождествление с другими поэтами более естественным образом: через сравнение или использование формулы «новый Х» (как уже упоминавшиеся новый Орфей, новый Дант и т. п.). Это позволяло ему вступать в своего рода поэтическое соревнование с ними. С его слов, например, Сьюзен Сонтаг записывает в дневнике 19 июля 1977 года: «Иосиф [Бродский] сказал, что, начав сочинять, он сознательно соревновался с другими поэтами. „Теперь я напишу стихотворение, которое будет лучше (более глубоким), чем вещь [Бориса] Пастернака (или [Анны] Ахматовой — или Фроста — или Йейтса — или Лоуэлла и т. д.“ „А теперь?“ — спросила я. „Теперь я спорю с ангелами“» [345] Сонтаг C. Сознание, прикованное к плоти. Дневники и записные книжки 1964–1980. М.: Ад Маргинем, 2014. C. 458. .

Однако мысленное «вживание» в других тоже могло иметь место. Так, отвечая на вопрос интервьюера о влиянии Ахматовой и Одена, Бродский сказал: «Я думаю, они оба дали мне, если что-то дали, ноту, ключ к моему голосу, тональность и отношение к действительности. Я думаю, что их стихи в каком-то смысле — некоторые стихи Ахматовой и много стихов Одена — написаны мною» [346] Бродский И. А. Книга интервью. C. 281. . Заманчивую задачу поиска стихов Ахматовой, написанных Бродским, оставлю читателю.

Попытка приблизиться к Данте, которую предпринимает Бродский в «Декабре во Флоренции», важна, чтобы получить ответы на вопросы о собственной судьбе — ответы, которые не может дать философия или религия. «…версия жизни после смерти, предложенная Данте в „Божественной комедии“, значительно интереснее, чем та, которую вам дает Новый Завет, не говоря уже о Блаженном Августине и других Отцах Церкви» [347] Там же. C. 468. . Путешествие во Флоренцию дает возможность буквально прикоснуться к этой версии, ощутить ее и примерить на себя.

Бродский, очевидно, считал «Декабрь во Флоренции» одним из самых важных своих стихотворений — по крайней мере, когда в 1980 году он решает перевести несколько поэтических текстов на английский, то начинает именно с него, несмотря на всю техническую трудность задачи (рифмовка терцетами, обилие составных рифм, многочисленные поэтические аллюзии) и на то, что несколько попыток перевода было предпринято носителями языка и опытными переводчиками — уже упомянутым Робертом Лоуэллом, Дэниелом Вайссбортом и Джорджем Клайном [348] Berlina A. Brodsky translating Brodsky: Poetry in self-translation. Bloomsbury Publishing USA, 2014. C. 9–10. .

Автоперевод Бродского был опубликован в первомайском выпуске «Нью-Йоркского книжного обозрения» за 1980 год, но значимых откликов рецензентов на него не последовало. Не упоминался он и в рецензиях на сборник Бродского на английском — «A Part of Speech» («Часть речи»), — вышедший в том же году. Критики, не владеющие русским языком, не обращали внимания на это стихотворение и позже — его смысл ускользает, если не видеть многочисленных отсылок не только к Данте, но и к русской поэзии, возникающих с самого начала стихотворения.

«Декабрю во Флоренции» предпослан эпиграф: «Этот, уходя, не оглянулся. Анна Ахматова ». Это строка из стихотворения Ахматовой «Данте». Вообще, Бродский нечасто использует эпиграфы в своих стихах, предпочитая посвящения. А вот для Ахматовой эпиграф, начиная с 1920-х годов, становится неотъемлемым элементом значительной части ее стихов. «Ахматова, лишенная в революцию общества большинства своих самых близких друзей и оказавшаяся в стороне от главного течения литературной жизни, видела в эпиграфе не скованный временем и пространством способ общения с другими поэтами» [349] Хейт А. Анна Ахматова. C. 75. .