Константино д'Орацио - Таинственный Караваджо. Тайны, спрятанные в картинах мастера

Присутствие Петра – нововведение, о его участии в сцене призвания Матфея не говорится ни в Евангелии, ни в комментариях заказчика. Мы знаем, что этот персонаж появился на картине одним из последних; для художника было важно таким образом символически представить роль церкви в процессе обращения к вере: Петр является посредником между Христом и Матфеем, так же как папа помогает людям прийти к Богу. Акт веры не может существовать без посредничества Церкви.

Климент VIII не так давно, в 1595 году, наглядно доказал эту незыблемую истину, когда король Генрих IV отказался исповедовать кальвинизм и вернулся под покровительство католической церкви благодаря непосредственному вмешательству папы. Для Климента это была колоссальная дипломатическая победа, понтифик решил отпраздновать ее, объявив Святой год – именно к этому событию и было приурочено оформление капеллы Контарелли. Караваджо, помимо своей воли, становится инструментом прославления Церкви, ее влияния на умы и души людей; художник, сам того не зная, превращается в ярого поборника Контрреформы – именно таким он в течение многих веков будет представать в глазах паломников, стекающихся в церковь Сан-Луиджи-деи-Франчези.

В последние тридцать лет разразилась настоящая буря споров относительно интерпретации данной картины Караваджо. В частности, многие ученые призывают пересмотреть роль персонажей «Призвания Святого Матфея». Некоторые эксперты пришли к мнению, что апостол – вовсе не мужчина с бородой и в шляпе, удивившийся неожиданному гостю, а молодой человек, сидящий с краю, который, по-видимому, не замечает появления Спасителя.

Эта смелая гипотеза основывается на расчетах направления указательного пальца персонажа в черном – он якобы указывает не на себя, а на сидящего рядом, как бы спрашивая Иисуса: «Ты пришел за ним?»

По-видимому, этот странный вариант прочтения картины родился из стремления ставить под сомнение общепринятые интерпретации, которым часто злоупотребляет современная критика. В действительности же никто из биографов и комментаторов Караваджо ни разу не усомнился в том, кто же на картине истинный Матфей. Кроме того, перед художником стояла задача создать картину, которая была бы ясной и доступной для восприятия, в том числе неискушенным зрителям. Тем не менее в последнее время указанная гипотеза получает все большую поддержку. Сторонники этого предположения не учитывают один простой факт: если бы рука так называемого лже-Матфея указывала на молодого человека, подсчитывающего монеты, то тыльная сторона ее не оказалась бы в тени – юноша находится перед потоком света, следовательно, рука должна быть освещена полностью, заслоняя того, на кого указывает. Однако часть руки остается в тени, и это значит, что человек в черном все-таки спрашивает жестом у Христа: «Ты пришел за мной?» Караваджо слишком внимателен, чтобы не проработать эту деталь. Чтобы правильно воспринимать содержание его произведений, также необходимо внимание. Обнаружить на картине нового Матфея в лице юноши, который занят подсчетом денег и совершенно не готов воспринять божественный призыв, – означает ставить теоретические построения выше элементарных законов зрительного восприятия. Караваджо такой подход был бы явно не по душе.

Караваджо не привык работать в таком официальном контексте. После размещения в декабре 1600 года, в преддверии Рождества, в боковых частях капеллы двух полотен, о которых шла речь выше, художник приступает к третьей, завершающей картине цикла – «Св. Матфей и ангел». Изначально этот заказ предназначался не ему: данную тему должен был развивать один фламандский скульптор, однако его статуя не понравилась заказчику. И вот, спустя два года, конгрегация Сан-Луиджи вновь обратилась к Караваджо, и тот воплощает весьма смелое решение. Уже пожилой Матфей сидит на той же самой скамейке, что и в «Призвании», и готовится написать Евангелие ( см . рис. 15). Священное Писание создается, однако, вовсе не посредством божественного вдохновения: рукой Матфея в прямом смысле этого слова водит ангел. Караваджо, стремясь добиться реалистичности сцены, превращает святого в полуграмотного крестьянина, который не умеет пользоваться пером: герой морщится от усилий, не зная, как соединить буквы, и искренне удивляется, видя, что слова чудодейственным образом возникают сами собой.