Мари Дарьессек - Быть здесь – уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер [litres]

Паула пишет Рильке, возмущаясь эстетикой смерти, пропитавшей современную им культуру: «Вы позволите мне высказать эту точку зрения, не правда ли? В сущности, я прошу Вас позволить мне всё».

Я называю ее Паулой, а его – Рильке. У меня не выходит назвать его Райнером Марией. Ну а она – как назвать ее? «Модерзон-Беккер», по фамилии будущего супруга, как ее указывают в каталогах? «Беккер-Модерзон», как в ее Бременском музее? Беккер, по ее детской, девичьей фамилии, по фамилии отца?

«Простая и почтенная фамилия Беккер» очень популярна в Германии. Паула Беккер – это имя девочки, отец которой носил фамилию Беккер, а ее саму назвали Паулой.

У женщин нет фамилий – только имена. Они будто бы берут фамилии в долг, для них это непостоянный, эфемерный признак. Они находят опору в чем-то другом. И то, как они утверждают себя в этом мире, их «пребывание здесь», их творчество, их подпись – всё носит эту печать. В мужской мир они проникают со взломом.

Клара и лебеди. Долгие разговоры о театре [14] Из них вырастет «О мелодии вещей». . Кларины воспоминания о детстве. Рильке задумывает остаться в Ворпсведе, чтобы, как она, прочувствовать все времена года. Волосы Паулы цвета неба, цвета янтарно-желтого вечера. Запыхавшаяся Клара на велосипеде. «Я давно подаю ему знаки».

Посмотрите на Рильке, который машет, стоя в обитой алым бархатом коляске, полной «огромных подсолнухов, левкоев и красных георгинов с кружевной каймой», сам – точно выбившийся из букета стебель. Взгляните, как эти чародеи мастерят целый мир из цветов и гирлянд. Накануне Клара короновала его венком из вереска. Теперь он сжимает корону в руках. «Напротив меня сидела светловолосая художница под дивной парижской шляпкой». А под шляпкой – глаза, будто распустившиеся розы. По спирали – от одной девушки к другой, красные розы и белые лилии, а в венчиках лепестков – живые сердца. Этой осенью роз было вдоволь …

Рильке – Пауле: «Вы прекрасны и святы… вы прекрасны и святы… Когда я скажу это вам в третий раз, пути назад уже не будет».

Октябрь. Вся колония едет в Гамбург. Театры. Музеи. Прогулки и беседы. Ноябрь. Дважды, по воскресеньям, Рильке посылает Пауле стихи; Кларе – один раз. Клара заставляет его принести с собой корзину винограда. Паула – ветки каштана, и он молится, перебирая их, как католик – четки, на каждый каштан произнося по молитве: «Я изображаю это благостное действо и думаю с нежностью о вас и о Кларе Вестхофф».

У Рильке есть очень четкое представление о том, какой должна быть девушка. Она должна быть не только доброй и святой, прекрасной и чистой, но еще и одновременно блондинкой и брюнеткой.

По-настоящему прекрасно, чисто и хорошо, когда есть сразу обе девушки. Стебли их невинности, цветы их кожи. Рильке выдумал новую ласку. Он кладет розы на глаза и позволяет их свежести нежно остужать его веки.

Трое друзей передают друг другу «Нильса Люне», прекрасный датский роман Йенса Петера Якобсена, забытый сегодня. Нильс Люне стремится к чистоте. Но понимает, что это только мечта. Женское желание – существует, и всё существование сводит его с ума. Роман рассказывает о молодой паре, живущей на ферме возле фьорда, которая распадается из-за отвращения к сексу.

Послушайте молодую жену: «Чистота женщины ‹…› – это просто глупая тонкость. Не может женщина быть чистой и не будет. Зачем? Что за противоестественность? Разве так задумал ее Господь? Отвечай! Нет и тысячу раз – нет. Вот вздор! Зачем вам непременно надо одной рукой подбрасывать нас до звезд, а другой – повергать в бездны? Неужто нельзя, чтоб мы просто ходили по земле с вами рядом, люди рядом с людьми, и только? Мы спотыкаемся, пробираясь по прозе, оттого что вы слепите нас блуждающими огнями поэзии. Оставьте нас в покое, Бога ради, оставьте нас в покое!» [15] Пер. Е. Суриц.

Случаются встречи, случаются запутанные истории, случаются романы. Но бывает и то, что Паула строит многие годы, – одиночество. Место только для себя, так рано воплотившееся в мастерской на выезде из деревни, у Брюнйесов.

«Макензен говорит, что нет ничего важнее силы. Что сила – у истоков всего. ‹…› Я согласна, но я знаю также, что свое искусство посвящу не ей. Я чувствую в себе мягкую, дрожащую нить, трепет и биение крыльев, ждущих чего-то. Когда я буду по-настоящему способна к творчеству, я изображу это».

Паула пишет моделей из соседних деревень. Она не называет картины. «Сидящая женщина», «старая крестьянка», «стоящая девочка» – все эти названия появились в первом сводном посмертном каталоге ее работ, составленном Фогелером. Но в своем дневнике она описывает «Фрау Майер с огромными белыми грудями, сияющими, как груди Венеры Милосской; вся она – сексуальна, до кончиков пальцев»; ее посадили в тюрьму – так плохо она обращалась со своим ребенком. «Моя блондинка», другая молодая мать, которую она писала «сотню раз». Анна Бётчер, и фрау Ренкенс, и Большая Лиза, «которая словно бы сошла с полотен Рубенса». Обнаженные дети, чаще – девочки; Мета Фийол, которой Паула, проклиная себя, сунула марку, чтобы она разделась. Узловатые колени, вздутые животы, грязные уши моделей из сиротского приюта и из дома престарелых. Старуха Олхайт, старик Ян Кёстер, старый фон Бредов, цитировавший Шиллера, пока позировал, и мать Шрёдер, и старая фрау Шмидт, которая рассказала Пауле, как потеряла пятерых детей и троих поросят. А еще она показала Пауле вишню, которую посадила ее умершая в восемь лет дочь, и напомнила немецкую пословицу: «Если дерево высо́ко, спит садовник сном глубоким» [16] Wenn de Bom ist hoch, ist de Planter dot. .