Анатолий Гейнцельман: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Ах, скоро, скоро плоти бренной
Слетит мучительный воздух,
Апоката́стазис вселенной
Свершится чрез вселенский дух.

Начала отпадут другие,
Как хризалидовый кокон,
Страданий чистых литургия
Взнесет в замирный Геликон!

Всё излученное вернется
К первоначальному ключу,
Бессмертие на дне колодца
Потухшую зажжет свечу.

Всё окропленное слезами,
Все рокотавшее струной
Простится с мрачными низами
И сбросит воплощенья гной.

Стоглавой Истины ужимки
И разума холодный смех, —
Фальшивые теперь ефимки,
Облезший горностая мех.

И всё заплёвано сомненьем,
И всё просижено умом,
И обанкручен с вдохновеньем
Поэт и с логикою гном.

Апокатастазис единый
Не в силах вытесать из нас
Бесплодного рассудка льдины
И правды жалкий ватерпас.

Апокатастазис тоскою
Достигнут непреодолимой,
Любовью к Фебову левкою
И духа вековою схимой.

Однажды Зевес с облаков лучезарных
Олимпа сошел, как простой пилигрим;
В убогих лохмотиях высокопарных
Богов повелитель был людям незрим.

Но Феб закатился, и Ночь покрывала
Набросила черные вниз по холмам,
Замолкли сиринксы, умолкли кимвалы,
Пастух и селяне пошли по домам.

В безлюдную сходит Зевес деревушку
И просит смиренно и слезно ночлега
Во имя бессмертных селян и пастушку,
И в фавновых шкурах раба под телегой.

Но в камень сердца обратились людские,
Никто не пускает прохожего в дом,
Нагого насмешкой встречают нагие,
Спускают овчарок, грозятся колом.

И вот под нависшей скалою избушку
Последнюю видит сердитый Зевес;
Столетний старик лобызает старушку
Седую, как лунь, под жемчугом небес.

Как нежны они, будто только сегодня
Впервые уста прикоснулись к устам
И за море будто еще преисподня
И черн Ахеронта далек старикам.

Зевес умиленный их просит ночлега,
И старцы, как сына любимого, в дом
Ведут громовержца: ведь Альфа-Омега
Для любящих путник за бедным столом.

Они ему пыльные сняли сандалии
И ноги омыли студеной водой,
И алой усыпали ложе азалией,
И подали сыр и последний удой.

Когда розоперстая Эос кораллы
В живую рассыпала моря эмаль,
И в мирте пичужки запели хоралы,
И низ островная отметила даль,

Зевес поднялся и любезных хозяев
На камень повел и угрюмо сказал:
– Я громом лачуги сожгу негодяев
За то, что бездомному голый не внял;

А вы, Филемон и седая Бавкида,
Просите, исполнена просьба вперед!
– Пусть, Зевс Вседержитель, к воротам Аида
Нас вместе Харонов челнок подвезет!

И стрелы гремящие стены убогие
Повергли и мигом сровняли с землей,
На камне же выросли Дории строгие
Колонн и дивный фронтон голубой —

На месте, где жалкая гнила лачуга
Столетних любовников, милых Зевесу,
И стражами храма, немых от испуга,
Поставил их Бог Олимпийский, а мессу

И волнам, и тучам, и синим зефирам,
И пчелам, и птицам, и тонкую нить
Прядущим арахнам, и жемчужным лирам
Светил полуночных велел он служить.

Когда же сияющий Танатос факел
Любящих пришел загасить стариков,
Никто не смутился, никто не заплакал,
От земных навек отходя берегов.

Их руки столетние тихо сплелися,
Беззубые рты, как впервые, слилися,
А ноги дрожащие корни пустили,
Глубокие корни в седые ковыли.

И два кипариса столетних на диво,
На диво и радость глазам, как мечи,
Простерлись в лазурное небо счастливо,
И Феб в золотые одел их плащи.

О Зевс Вседержитель, о Феб златокудрый!
Придите скорее и в нашу лачугу,
Мы символ постигли угрюмый и мудрый
И тихо устами приникли друг к другу.

Мы Бога приемлем и мир славословим
За формы и краски и слова гипноз,
Мы души любовные к храму готовим
И в терниях ищем пылающих роз.

Пусть Танатос вместе и нас, как Бавкиду
И старца ее Филемона, сведет
К Харону седому, к воротам Аида,
На Вечности синеколонный кивот!

Жарко и душно и жутко,
Небо назойливо сине,
Жизни приевшейся шутки
Мне в мешковой парусине
С веером в пальцах не скрыть.
В бездну повисшую нить
Атропо срезать не хочет,
Клото неслышно хохочет,
Грязную волну суча,
Строгая Лахезис сонно
Ищет в скрижалях закона.
Чадная жизни свеча,
Что ты в безбожные годы?
В Вечности синей пагоде
Кто-то разбил образа;
Жемчуг, алмаз, бирюза
Ризы украдены вором,
Взята твердыня измором.
Совы и хищный паук
Слова искристых наук
В мире продолжить не могут,
Мрачные земному Богу
Служат Коммуны рабы,
Смрадные в щелях грибы
Выросли храма повсюду;
Божьему светлому чуду
Верить не смеют они;
Келью построить в тени
Чащи дремучей нельзя:
Всякая к Богу стезя
Строго наказана хамам.
Скучно по брошенным храмам
Мессы в изодранных рясах
Духу Святому служить,
В пыльных иконостасах
Вечности слово хранить.
Клото, довольно прясти,
Лахезис, дух отпусти,
Атропо, нитку скорей
Жизни распутай моей!