Анатолий Гейнцельман: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Нет, Россия злосчастная,
Я в тебе не жилец,
И стихия ненастная
Твой терновый венец

Мне напялить не вправе,
Я скользну, как угорь,
Через ляхов заставы
До предутренних зорь.

Ведь давно уж я Божий,
А не твой и ничей,
На тебя не похожий
Голубой соловей.

Может быть, на границе
Мне Антихрист свинцом
Замурует зеницы,
И кровавым венцом

Я покрою сугробы…
Всё равно, я чужой,
И безумья микробы
Не увидят ханжой

Перед идолом плоти
Дворянина небес,
Повторявшего счеты
Очистительных месс.

Да и раньше в алмазный
Я попал бы чертог,
И меж музыкой разной
Заприметил бы Бог

Мой страдальческий голос
И молитвы за Русь, —
И отравленный колос
Поглотила бы трусь!

Двадцатого столетья мимо
И девятнадцатый прополз
Кровавый рок невозмутимо,
И новый уж натянут холст

Для летописи на подрамник,
Но, безнадежно удручен,
Я рядом приготовил камни,
И, если адский легион

И на него всползет напастей,
Я каменным его дождем,
Как буря обрывает снасти,
Сорву, поставя на своем!

Довольно летописцем гневным
Я разрушению служил,
Пора созвучием напевным
Покрыть чудовищность могил

И колокольным перезвоном
Соединиться навсегда
С алмазовым Господним троном,
Где легкокрылые суда

Великих мучеников духа
Сошлись на вечный карнавал,
У Тайны снятого воздуха
Забвенья пригубить бокал!

Для мертвого недавно друга
Я выкопал застывший куст
Шиповника в саду, из круга
Цветочного, под тихий хруст

Колышимых бореем веток…
Дремало всё еще вокруг,
Лишь глазки синенькие деток
Подснежных презрели испуг.

Я оборвал лопатой ржавой
Землей облепленные корни
И, обернув платочком, правой
Рукою из могилки черной

Поднял усыпанный шипами
Кривыми бездыханный прах.
Какой он серенький, клопами
И тлей изъеденный в ветвях;

Как от него несет могилой
И гнилью, плесенью, навозом —
И всё же скоро с новой силой
Отдастся он метаморфозам,

И всё же будет он сапфиром
Усыпан трепетным опять,
И розы ароматным клиром
Его усеют, и летать

Вокруг него на пестрых крыльях
Всё лето будут мотыльки,
И дождиком от изобилья
Спадут на травку лепестки.

И я застынувший шиповник
На мира сказочной гряде;
Божественный меня Садовник
По прихоти иль по нужде

В холодное послал изгнанье,
Корнями к бездне привязав,
Меж скудных терниев познанья,
Меж острых творчества агав.

И вот я, черный, грязный, странный,
Живу в провидящей дреме
И отдаюся неустанно
Холодносаванной зиме.

Метелицей обледененный,
Цветы я затаил в груди
И жизнь, неудовлетворенный,
Ищу за гробом впереди.

Бессмертие мне аксиома:
Ведь духа горние цветы
В юдоли горестной не дома
До Camposanto’вой черты.

Медленно вьется в песках затиненных
Желтая, мутная к морю река.
Вяло колосьев, лучами сожженных,
Движется грудь. Припекает. Тоска.

Медленно вьется по масляной мути
Грозно оснащенный, мертвый фрегат.
Тих и недвижен красавец до жути,
Птицей подстреленной крылья висят.

Море свободное, заверти дивные,
Жутко манящие омутов девы!
Кони лазурные, пенистогривые,
Шквалы напевно гремящие, где вы?

Против течений и против оркана
Гроты косые, квадраты марселей
В синие дали влекут океана,
В дали бездомные, в дали бесцельные.

Любо мне всё, что туманно и странно,
Первым хочу я, единственным быть,
Дерзко срезает вокруг Дуридана
Свитую людям познания нить.

Всё изреченное, всё повторенное,
Всё оброненное – яство корыт,
Только бездонное, неосязенное,
Несотворенное крылья бодрит.

В моря свободного синей купели
Штевень дубовый смарагды дробит,
Сколько вокруг обновляемой цели,
Сколько возможно несхожих орбит.

Парус в эфирном агате заката,
Радужный брызжет вокруг аксамит,
Ходит по зыбким доскам стилобата,
Синему Богу молясь, эремит.