Анатолий Гейнцельман: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Материалы архива Л. Леончини. Том 2

Принеси же скорей занавески
И завесь от меня всё извне,
Я же быстро Тоскану al fresco
Напишу пред тобой на стене.

Кто Италию видел однажды,
Озвереть тот не может вовек,
Не убьет его голод и жажда,
Меж зверьми он всегда человек.

Принеси же скорей занавески
И божественный мне фолиант,
Нам помогут словесные фрески,
Флорентинец великий наш Дант!

Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Вороны с помета
Снялись на зимовку,
А мы вперебежку
С оглядкой, помалу
Бежим вперемежку
К чужому подвалу.

Трещат пулеметы,
Стрекочут винтовки,
Как желтые шпроты,
В подвале торговки
Стеснились детишки,
Старушки, парнишки,
Девичек букет
И бедный поэт.

Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Умолк желторотый
Студент, а головки
Девичек так бледны,
Что, глядя на плесень
Под тусклым оконцем,
В поэта без песен
Поверишь под солнцем,

Поверишь, что по сту
Дней жизни у власти,
Что служат погосту
Линючие масти
И белых и красных,
Что партий злосчастных
Царит чехарда
Уже навсегда.

Мне тошно на лица
Глядеть меловые,
Мне ближе мокрица,
В цветы плесневые
Впустившая сяжки:
Ей менее тяжкий
Назначен был рок,
И тот же в ней прок!

Мне каплею чистой
Хотелось бы с крыши
На снег бархатистый
Сбегать, или выше,
Как хохот вороний,
Чрез грязные тучи
Я без церемоний
Взносился бы лучше.

Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Но хриплые ноты
Вороны-воровки
Покрыли их вмиг,
Как скрежет вериг:
Кра-кра! Это зря!
Убили царя!

Полдня во сне, полдня я сны
Здесь воплощаю
И прежней крыльев белизны
Готовлю к раю.

А если корни иногда
Хотят расти,
Я подсекаю им всегда
К земле пути.

Теперь Голгофы и Синаи
Превзойдены,
Мессии с дочерьми Данаи
Осуждены.

Последний Ангел на земле
Спит в кущах роз,
В его окрепнувшем крыле
Его Гипноз.

Он в келье жесткую постель
Как трон избрал,
Он в сновидениях – свирель,
Зари коралл.

Он в сновиденьях властелин
И там и здесь,
И мир ему, как пластилин,
Покорен весь.

Он в сновиденьях «да» и «нет»
Речет – и прав,
И свято бережет весь свет
Его устав.

А что дано мне наяву?
Порассуди.
Накрой мне простыней главу —
И не буди!

Ни мысли, ни чувства, ни песен,
А всё же тревожно внутри,
И мир нестерпимо так тесен,
Что гаснут в чаду алтари.

Ни слов, ни желаний, ни долга,
А всё же свершенье манит,
И тянет настойчиво, долго
Авзонии синий магнит.

Ни веры, ни таинств, ни мифа,
А всё же с тревогою ждешь
И веришь, что с крыл Иппогрифа
Не спрыгнет тифозная вошь.

Бесформенны, негармоничны
Случайные эти стихи,
Соловушка ведь я темничный,
В неволе потухли верхи.

Пою ж я еще по обету
Соузнице бедной своей
За глаз ее чистых планету,
За ласковый слова ручей.

Когда же исполню ex-voto,
Замерзну, паду на шипы,
И Кто-то простит мне за Что-то,
Что жалко я пел на цепи,

Что не был я только Гафиза
Ликующим в ночь соловьем,
Что часто мы с Розой-Маркизой
Скорбели о мире вдвоем.

Со всех сторон нависли грозно
Неодолимые напасти,
Но на душе апофеозно
Нетленные бушуют страсти.

Пылает тело в лихорадки
Объятьях снова третий день,
Но голос мой трагично-сладкий
Защитную рождает сень

Из высохшего бурелома,
Из роз, увянувших давно,
И блеск разбитого шелома
Вселенной озаряет дно,

И меч блестит в воскресшей длани,
Как людям возвращенный рай,
Когда в конурку ты в стакане
Приносишь мне душистый чай,

И белые порхают ручки
Твои, мешая сахар в нем,
И очи из-под кудрей тучки
Горят встревоженным огнем,

Когда с испугом, вопрошая,
Ты говоришь мне: Come stai?
И, как с амврозьей кубок мая,
Я пью из рук твоих свой чай

И, приподнявшись на постели,
Гляжу, как паладин небес;
Sant’Jago сам из Campostell’ы
Таких не видывал чудес.