Михаил Качан - Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни

Был в группе Осану Джелу из Румынии, горячий парень, постоянно споривший с преподавателями.

Три парня из Китая держались особняком, ходили в синих френчах, напоминавших форму, и ни с кем не разговаривали. Им разрешалось разговаривать только в своем китайском землячестве.

Кое-кого упомяну потом. Некоторых сейчас не помню. Но группа была весьма дружна.

В первое время мы даже устраивали вечеринки перед праздниками. Перед первым Новым годом собрались на квартире у Лиды Геллер, она жила, кажется, на ул. Салтыкова-Щедрина или на ул. Петра Лаврова, недалеко от моей школы…

Утихомирились только ночью. Решили здесь же немного поспать. Лида попыталась прилечь рядом со мной, но я перешел в другое место.

Потом обычно собирались у Люды Механиковой, но приходили уже не все члены группы, а только половина. Может быть, иногда до двух третей.

Несколько человек жили в студенческом общежитии – Эллочка Реброва, Рафик Хасапетьян, Вася Шведов.

Большая часть общежитий института была на Флюговом переулке (в год моего поступления в ЛПИ она стала Кантемировской ул.). Оттуда до института было далеко, надо было ехать на трамвае. Но общежитие нашего факультета было близко – на Прибытковской ул. (в связи со строительством пр. Непокоренных эта улица исчезла с карты) – всего одна трамвайная остановка до института, правда, большая.

Каждый день было три пары занятий. Занятия начинались в 10 часов утра. Через 45 минут звенел звонок, и мы отдыхали 15 минут. В 11 часов продолжение первой пары – еще 45 минут. Вторая пара начиналась в 12 часов, третья – в 2 часа дня. Иногда была в расписании и четвертая пара, – она начиналась в 4 часа дня.

После второй или третьей пары мы обычно перекусывали. В буфетах были сосиски, сметана, пирожки с ливером или капустой, а иногда даже рыба под маринадом. Обычно покупали сосиски или полстакана сметаны с хлебом, но чаще всего пару пирожков со стаканом томатного сока.

Все было очень дешево, но для здоровья вряд ли полезно. Впрочем, тогда о здоровье мало кто думал.

Была и большая студенческая столовая, но она располагалась в отдельном здании, и до нее было далеко идти. В 15 минут не уложиться. Я там бывал редко.

Первые две пары обычно были лекциями. Я с удовольствием занимался математикой, лекции по которой читал и. о. профессора Гавра. Мне, кстати, было тогда очень непонятно, почему надо было писать и. о. Мне это казалось глупым, а для него – обидным.

Профессору Гавре было лет пятьдесят, впрочем, тогда я не мог правильно определять, сколько лет людям такого возраста. Другое дело возраст моих сверстников, – я сразу видел, кто моложе, а кто старше меня. Гавра ходил медленно и степенно, с некоторым усилием. Видно было, что у него болят ноги.

Он обходился без записей и исписывал формулами две большие доски в аудитории, сопровождая это спокойным методичным пояснением. Писать за ним лекции было очень удобно. Иногда он доставал из портфеля исписанные листочки, молча смотрел на них, потом клал их обратно в портфель и продолжал лекцию, как ни в чем

ни бывало. Закончив, он победоносно смотрел на нас: «Видите, все получилось!»

Меня всегда привлекала в математике какая-то внутренняя красота, но, правда несколько смущало, что многое нужно было принимать на веру, а доказательств было мало. И упражнения по математике были нехитрыми, – тренировка, приобретение автоматизма.

Потом я узнал, что нам дают очень краткий курс математики, поскольку мы будем простыми инженерами, а им даже того, что дают, много. Вряд ли пригодится. Мне стало обидно.

Физика и химия тоже были несложными, и сейчас я даже не помню, кто читал нам лекции. Смутно помню и лабораторные работы по ним. Я разбирался во всех вопросах без проблем, но особого восторга у меня эти предметы не вызывали.

Я с удивлением обнаружил в буклете о Политехническом институте на фотографии Большой химической аудитории крупным планом нас с Володей Меркиным, сидящих в первом ряду. Совершенно не помню, когда это нас фотографировали.

Профессор Тимофей Алексеевич Лебедев читал нам курс Металловедения. Он был заведующим кафедрой металловедения (1947—1978) и деканом нашего факультета. Я помню его более пожилым человеком и с бородой, чем на снимке, который мне удалось найти в интернете.

Некоторые работы Тимофея Алексеевича постоянно ругали в научной прессе. Но, разумеется, не в области металловедения, а тогда, когда он вторгался в область теории относительности. Вот, например: