Борис Рунин - Писательская рота.

Иначе говоря, мы были уже далеко. И полевая почта работала из рук вон.

Естественно, Павлу надавали кучу писем, а еще больше поручений — шутка ли сказать, наши жены смогут повидаться с ним, а значит, все рассказать о себе и все узнать про нас, да еще с такой достоверностью. И действительно, Яльцев выполнил все наши просьбы самым добросовестным образом, не упустив ни одной мелочи. Лучшего посланца в тыл нельзя было и придумать. Он вернулся через положенные пять дней и рассказывал, как было дело.

Получилось так, что, когда Павел с трепетом душевным после двух месяцев отсутствия поднимался по лестнице к себе домой, его догнал какой — то парнишка, который разыскивал ту же квартиру. Выяснилось, что ему нужен не кто иной, как Яльцев. Это был посланец из военкомата, который тут же на лестнице и вручил Павлу под расписку повестку о явке. Поскольку дело складывалось таким образом, Павел не мог не пойти. В последний день он зашел к военкому и доложил, что является бойцом Краснопресненской дивизии народного ополчения.

— Отставить! — сказал ему военком. — Вы аттестованный морской офицер запаса. Соблаговолите немедленно отправиться во Владивосток для прохождения службы на Тихоокеанском флоте.

— Что ж, по — вашему, я должен пренебречь тем, что записался в ополчение? Да меня там сочтут дезертиром. Я не имею права так поступить…

— А они у вас в дивизии не имеют права держать вас бойцом: ваше звание по армейским меркам соответствует двум шпалам. Вы обязаны служить соответственно своему званию. Так что отправляйтесь во Владивосток, иначе вас действительно сочтут дезертиром.

— Дезертиром на фронт?

— Но военком шутки не принял и сказал тоном, не терпящим возражения:

— Завтра в десять ноль — ноль явитесь за проездными документами.

Теперь, когда он уже в полную меру хлебнул ополченческих тягот и не питал никаких иллюзий относительно ополченческого будущего, коварная судьба словно искушала Яльцева своими неожиданными соблазнами. Она предлагала ему еще раз, повторно сделать выбор между. Впрочем, трудно сказать между чем и чем. В том — то и дело, что война была чрезвычайно изобретательна по части биографических парадоксов и случайностей прохождения службы. Мне самому в окружении часто думалось о том, как подвел меня данинский компас. Ведь не будь его, меня, наверно, не забрали бы в роту ПВО и я сейчас не скитался бы по немецким тылам, а сидел бы где — нибудь в стрелковой ячейке…

Конечно, я зря винил во всем компас, тем более что в значительной мере именно благодаря ему мы вышли из окружения, потому что могли идти на восток ночами и пробираться к фронту глухими тропами. Кроме того, тогда я еще не знал размеров военной катастрофы, постигшей нас. Мне думалось, что из нашей дивизии в окружении оказались только мы трое, в то время как на самом деле в беде оказались четыре наши армии.

Но вернусь к Яльцеву.

Назавтра после разговора с военкомом он выехал обратно.

— Хорош бы я был, — говорил нам Яльцев, передав в подробностях этот диалог. — Набрал полный сидор посылок и писем, насмотрелся на ваших жен, которые с утра до вечера заполняли мою комнату, да еще толпились в коридоре, а потом смылся в противоположном направлении. — И он сердито хмыкнул.

— А приятно, наверно, носить флотскую форму, — ни с того ни с сего добавил Яльцев задумчиво, разматывая на ночь обмотки и прилаживаясь поспать под елкой.

Военком оказался прав. Всем ополченцам, имевшим офицерское звание по запасу, стали спешно подыскивать соответственные должности. Тут выяснилось, что маленький, подвижный, нервный Чачиков, воевавший прапорщиком еще в империалистическую, тоже имеет две шпалы. Не помню, куда его назначили, но из роты забрали. Перевели в штаб и Шалву Сослани, аттестованного, как и многие писатели накануне войны, в результате лагерного сбора.

Павел Яльцев погиб в окружении вскоре после описанного выше возвращения из Москвы. К этому времени его перевели в политотдел и поручили писать историю нашей дивизии.

Когда я вспоминаю теперь три месяца ополчения, с которых началась моя скромная военная биография, перед моим мысленным взором, как в таких случаях принято выражаться, неизменно возникают одни и те же картины.

Изнурительные дневные и ночные марши, уставная премудрость боевой учебы, однообразие строительства оборонительных укреплений. Нечеловеческая усталость, пот, завивающий глаза, короткий сон где — нибудь в сарае или под деревом, постоянная неутолимая жажда. А на фоне этих непривычных физических лишений — необычайно стойкое ощущение причастности к главному делу современности, а также неуклонно растущее, с каждым днем крепнущее чувство товарищества, душевного единения с окружающими.