Тамара Николаева - Этюды к портрету «Мы»

Мне смешно – когда ты уже не один, разве бывает страшно!? А мужик ускоряет шаг. Ну, как догонит в самом деле? Пожалуй, что и страшно. Доходим до прудочка на углу улиц. Конец ноября, морозно. На пруду поблескивает под фонарем ледок. И я решаюсь – «Давайте по льду, только бегом!»

Нас, как ветром, донесло до другого берега. Мужик за нами. И на середине пруда ледок под ним проломился, и мужик ухнул в воду. «Девки! Не бросайте!» – завопил на всю улицу. А мы стоим на берегу и хохочем. Надо бы бежать. А силы все в хохот уходят. До слез, до икоты. Мужик в воде барахтается, там глубины-то по пояс. Ничего, выберется. Мы опомнились и побежали.

Что там с ним потом было, не знаю. А тетку проводила другим путем. Ей ещё до дальней слободы топать. Вернулась домой и всю ночь во сне смеялась. Мои домашние утром все удивлялись – к чему бы это?

Аля серьезно выслушала и убежденно заявила: «Вот и ты уже не одна, чего бояться? Теперь найдешь выход. Я вижу – сможешь!»

В её голосе было столько уверенности, даже убежденности. Они-то и заставляли меня готовиться ко второму поступлению в университет просто яростно. До смешного – научилась читать на ходу. Хорошо, что дорога всегда была одна и та же.

Поступила. Аля-Галя учились на третьем курсе, но меня не забывали. Аля уже вовсю печаталась в «Комсомолке». После моего второго курса Аля позвала на временную работу, разбирать письма, приходящие в редакцию на викторину, посвящённую Ярославу Гашеку. Месяца два жила в эйфории. И любимая газета, и такие интересные письма, и можно было бегать к Але, которая всем этим руководила.

Аля так и осталась работать в «Комсомолке» на всю оставшуюся жизнь. Командировки, командировки – всё очерки о людях. Когда Али уже не стало, коллеги выпустили книгу её очерков «Тысяча и одна дверь». В предисловии есть очень важная для меня фраза: «Счастливая на друзей, она и сама была замечательным товарищем». Автор очерка об Алевтине Левиной называет ее «репортёр милостью божией… прирожденный газетчик», а может быть ещё важнее был её дар внушать другим уверенность в себя. Всем, не только героям её очерков.

Поначалу носила ей свои опусы. Её очень справедливые оценки и непременно одобряющие слова, подсказки оказывались просто целебными для меня. Не жалея времени, обсуждала мои рабочие проблемы.

С годами встречались всё реже. Она по командировкам, я между детьми, мужем, работой. Спасал телефон, это дивное изобретение человечества!

Теперь жаль, что мы с ней говорили все о работе, да о работе. Чем она жила еще – не знаю. А может, так и жила – только работой? Проходят годы и всё чаще думается – может это и есть главное счастье?

1963-й год. У-у, как давно это было – учеба в университете! Меня, провинциальную девицу, ошеломляло буквально все. Город, здания, музеи, люди, девчонки в группе. Их даже перечислять не буду. Многих уже перезабыла. Я их компании не подходила. Но благодарна им чрезвычайно!

«У нас на Волхонке…» говорит одна модненькая москвичка Стелла подружкам, искоса поглядывая на меня, приехавшую из какого-то глухого городишки Мурома. Дальше не слышу. «Что же это за Волхонка такая? Ну, я не я буду, если не разузнаю».

И началось брожение по старинным улицам, музеям, вокруг бывших усадеб, вокруг церквей… Вставала часов в пять утра и со Стромынки, где было наше общежитие, по утренней Москве насколько хватит времени….

Заря и я, дворники и я, или метель и я – всяко бывало… Но дожди и метели в ту пору – явление будоражащее.

Все это тянулось год. А закончилось, вернее, приостановилось, как-то враз и даже смешновато. Еще с муромских времен дружила с командой ребят из МАИ. Они приезжали на наш завод на практику. Жили у нас месяца по два. Ну, а мы, заводская команда, как турист туристу дарили им местные красоты. Как тут не подружиться?

Был среди них милый мальчик Толя, влюбленный в роковую сокурсницу Наташу. Наташа держала его при себе «на черный день». Мне же, вечному борцу за справедливость, это не нравилось. То есть Наташа нравилась и Толя отдельно нравился. Но ситуация вся страсть как огорчала. К тому же были они в ссоре. Вот и решила их помирить.

И в следующее лето мирить продолжала, общаясь с каждым по отдельности. Вскоре обнаружилось, что у нас с Толей сплошные общие интересы. Мне все время хотелось его опекать… И вдруг Толя понял, что влюбился… В меня? Разве можно – в меня!? А мачеха все время твердила, что я такая страшная, что ни один мужик на меня не глянет… Значит, можно!