Тамара Николаева - Этюды к портрету «Мы»

Иногда мы ходили вместе гулять. Когда ей нужно было осмотреть какое-то здание или пейзаж по повелению учителя-художника. Мне было интересно и смотреть, и слушать ее объяснения. «С точки зрения архитектора…» Или «Посмотри, как падает свет. Как он рисует…» Её разговоры, объяснения, суждения были не сказать «новы», были из другой жизни. Вернее, из другого понимания жизни.

Я слушала, удивлялась, иногда внутренне бунтовала почему-то, но… слушала. На первых же лекциях в МГУ вспомнила – вот где была моя первая ступенька. Пятаевская!

Во всех прочих отношениях Таня была обыкновенной девчонкой, ну, может быть, чуть взрослее, чем все мы.

– Ты знаешь, почему я дружу с тобой и Инкой? Потому что ты хоть пишешь стихи, а Инка красивая.

Что правда, то правда. Я тайно писала корявые стихи, а Инна Тарновская была просто красавица. И умница, к тому же.

Все девчонки в классе думали, что Инна дружит с Валькой Остудиным. Он был тоже красив, строен, умен и слегка высокомерен.

Мы учились в десятом классе. Совершенно неожиданно школьный комитет выбрал меня Председателем Совета старшеклассников с правом самой набрать себе команду. Был такой странный момент либерализма. Первым я записала в команду Остудина, не потому, что мне тоже немножко нравился. Самый интересный во всей школе мальчик. А потому что представлять команду должен был непременно красавец, похожий на некогда выдуманного брата Игоря.

Ко времени возникновения Совета выдумка моя мне надоела и чтоб девчонки не приставали – где он, да что теперь делает, «отправила брата» в кругосветку на «Крузенштерне». Надоесть-то надоела, да и повзрослела к тому времени, но всё равно временами ещё жалела, что родилась девчонкой.

Таня легко, с лёту, поступила в Ленинградский университет на немецкое отделение. В Ленинграде жила ее старшая сестра Зоря (Аврора). И вот тут-то оказалось, что дружил Валька с Таней. Потом они поженились, у них родилась дочка.

Последний раз мы встретились на каникулах, меня специально пригласили в гости. И вся шкура моя покрылась жгучими мурашками, когда услышала его ласковое «доча моя» … Валька укачивал на руках белый сверток. Что было дальше – история не моя.

Провалившись на первом экзамене, я осталась в Муроме зарабатывать рабочий стаж. Мечта всё-таки поступить в Московский университет покоя мне не давала.

Осенью случайно встретилась с мамой Тани. «Ты заходим к нам с работы, я вижу, ты мимо все время ходишь. Без Тани совсем пусто в доме». И я стала заходить.

Скоро они обнаружили мою неграмотность в музыке, живописи, литературе и взялись за меня всерьез. Каждый вечер меня ждали подобранные книги, их собственные выписки и рассказы, рассказы… А потом требовали ответов, отчетов, растолковывая непонятое.

Только тут я узнала, что Танина мама – журналист в местной газете. Когда-то работала в «Комсомолке». Но потом муж, Танин отец, «попал под репрессии» – как однажды выдохнула бабушка, когда мы с ней оказались вдвоем. Таниной маме пришлось вернуться в тихий Муром.

Однажды встретили меня торжественно: Танина мама в длинном платье – красивая! Бабушка в нарядной блузке с брошью-камеей. Увидела такую – впервые. На столе чай с пирожными. Вечный патефон на специальном маленьком столике открыт. Танина мама приглашает к столу: – У нас сегодня праздник, день рождения нашего любимого Вивальди!

Так они подарили мне Вивальди. Потом Шопена, Моцарта, Баха. Чайковский же все время звучал по радио. Даже сейчас душа заходится – до чего же я была темная в своем пригороде «на Штапу».

Школа тогда была скособочена на совсем-совсем официальных именах. Вот Маяковского и Есенина знала отменно. Да ещё Твардовского и почему-то Корнилова… Пятаевы дали мне переписанные от руки стихи Марины Цветаевой. И – всё… Сама писать стихи бросила. Ведь Марина сказала всё, что хотелось сказать мне самой. И как с казала! Разве можно было писать после таких стихов!?

Вот такой был у меня первый университет. Столько новых для меня историй, книг, событий! Если бы знали они, как разбередили душу, какая во мне поднялась суматоха… Да, наверное, знали. Не просто же так «запихивали» в меня, торопясь успеть за ту зиму, всю историю страны, литературы, личностей. Все, начиная от декабристов.

Но вот тут-то я, наконец, почувствовала некое облегчение и чуть, как мне казалось, приподнялась до уровня моих новых учителей. Дело в том, что декабристами меня ещё подростком «кормила» моя старшая подруга, библиотекарша тетя Клава. «Кормить» – было её выражение. Клавдии Ивановне было, наверное, лет сорок, а мне тринадцать. Она увлеченно занималась декабристами, писала статьи в серьезные журналы, проверяя сначала на мне будущее звучание.