Петр Смирнов - Ласко́во

Зимой, когда работы в хозяйстве было немного, для Васьки любая поездка была немыслимым удовольствием. Помню, тятяша, чтобы размять застоявшегося в конюшне коня, запрягал его в легкие санки и, усадив меня рядом, ехал в Киселёво в церковь. От Ласко́ва до Тяглицы не было хорошей дороги, и лишь за Тяглицей Васька начинал кивать головою то влево, то вправо, прося хозяина разрешить ему бег.

– Ну, давай, Васька, давай, согрейся, – говорил тятяша, натягивая вожжи. И конь быстро набирал такую скорость, что у меня захватывало дух, и я обеими руками держался за тятяшу.

А когда я подрос, мне много приходилось и работать, и ездить на том коне.

Прощай, Васька! Где суждено тебе протянуть ноги и сделать последний вздох?..

На следующий день после обмена лошадей обнаружилось, что новый конь опоен. Ах, чертов цыган!.. Ах, Гаврила, Гаврила, гад ты тёмный! Обманул, будь ты проклят, бесов сын!..

– Я говорил, докуль не меняй, а хомут на гвозд повесишь, – сказал тятяша.

– Почём было знать, вчера не хрипел, – оправдывался отец.

Делать было нечего – пришлось работать хоть на опоеном, но более молодом коне.

А цыгане уехали неизвестно куда, и всё лето в наших краях их не было. Появлялись другие, незнакомые. Где Гаврила, они не знали. Разве выдаст цыган цыгана?

Гаврила появился уже под осень, встал табором на хуторе у Никандра, навестил Ласко́во сразу же:

– Слышь, Васьк, никак, говорля, ты и етого коня опоил?

Все матюги выложил на него отец, а Гаврила лишь клялся христом-богом, что ни в чем не виноват. Сошлись на том, что Гаврила подгонит другого коня. Через какое-то время отец еще раз у него сменял лошадь, и снова что-то ему приплатил. Куда было деваться?

Среди цыган Гаврила был самым богатым и авторитетным. Если другие имели одну-две лошади, то Гаврила – три, а то и четыре. У него был постоянный резерв, который он пускал в обмен в самый для себя выгодный момент, и как никто другой умел получить барыш. И Устиха не “цыганила”, как другие, не клянчила, а сидела у людей степенно и уверенно, ждала, когда подадут. Ей и в самом деле подавали без её просьб.

У Гаврилы с Устихой было двое детей – дочь Нюшка, старше меня лет на пять, и сын Ваня, мой ровесник. Помню Нюшкину свадьбу. Со всей округи приехали цыгане и весь день пели и плясали на улице (дело было летом). Все пили, но пьяных не было, только веселились. “Цыган богатый, и свадьба богатая”, – говорили в народе. Правда, с тем мужем Нюшка жила мало, вскоре от него ушла и вышла за другого. Лет через десять стала матерью-героиней.

Ваня играл вместе с нами, когда мы бегали в их табор. Изредка, тайком от отца, и он прибегал к нам в Ласко́во. Видимо, русская материнская кровь звала его к деревенским ребятам, а отец этого не одобрял. Учиться цыганскому языку Ваня наотрез отказался. Нам удалось уговорить Ваню ходить с нами в школу. Устиха согласилась. Правда, Ваня через неделю школу бросил.

О Гавриле, смеясь, рассказывали, что однажды на ночлеге в деревне у его жены начались родовые схватки. Устиха разбудила мужа – беги, мол, за бабкой. А ему очень не хотелось вставать, идти тёмной осенней ночью по грязи. Пробурчал:

– О-о, бес, о-о, бес, надумала ночью рложать, тебе дня не было? Погоди до утрла, тогда пойду…

Ещё случай. Гаврилу в одной деревне мужики за обман били. Уж не знаю, чем именно – кольями или только кулаками. Гаврила отбивался кнутовищем. А кнутовище у него было бамбуковое, внутри залитое свинцом. Если ударить толстым концом, мало кто устоит на ногах. Но в тот раз Гавриле пришлось туго, и он стал звать-кричать на помощь жену:

– Устих, бей котел-лком, не жалей сметаны!!

Таким я запомнил Гаврилу Козлова.

В деревне Шума́и, что километрах в двух от Ласко́ва, жил мужик по имени Грава, – Евграфий, значит. Был он в одних годах с моим дедом. Ходил согнувшись, с заложенной за спину палкой, которую держал на согнутых в локтях руках. Видимо, у него был радикулит.

В прежние годы Грава плотничал по найму. И был, говорили, этаким чудиком.

Нанялся как-то он у одного мужика рубить избу. Когда выпили “сли́тки” (т. е. “обмыли” устный договор), мужик и говорит:

– Дядя Грава, нам надо договор написать.

– Какой такой договор? – удивился Грава.

– Так чтобы все честь по чести было.

– А я, бра, и так честь по чести.

– Так-то так, дядя Грава, а все ж по договору вернее.

Не понравился Граве такой разговор, но раз слитки выпиты, отказываться не стал, согласился работать по договору: